Легенда о прекрасной Отикубо
Шрифт:
— Прежде всего нам нужна вода, — сказал он и, обмыв ноги Митиёри, помылся сам.
— Встанем утром пораньше и уйдем затемно. Нечего мешкать. Вид у нас самый плачевный, — решил Митиёри и постучал в окно комнаты своей возлюбленной.
Отикубо была полна печали, думая, что ее покинули — так скоро и так жестоко! Но больше всего она боялась, что строгая мачеха все узнает…
Бедняжка глаз не могла сомкнуть.
Уткнувшись в свою подушку, она заливалась слезами.
Акоги, огорченная тем, что все ее труды пропали даром, лежала, опершись на руку, напротив своей госпожи.
— Что это? Кажется, в окно постучали…
— Отоприте! — послышался голос.
Изумленная Акоги подняла решетчатую створку, и Митиёри появился в комнате, но в каком виде! На нем сухой нитки не было.
«Неужели пешком?» — подумала Акоги. Чувство радостной благодарности переполнило ее сердце до краев.
— Как случилось, что вы так промокли? — спросила она.
— Да вот твой муж, Корэнари, все тревожился, что ему предстоит строгий расчет с твоей госпожой, и мне стало его жаль. Я тоже закатал свои хакама до самых колен, подвязал шнурками — и в путь! Но по дороге упал прямо в грязь, — говорил он, торопливо раздеваясь. Акоги накинула на него одежду своей госпожи.
— Дайте сюда, высушу! — сказала она, принимая от него сырое платье.
Митиёри подошел к своей возлюбленной и сказал с упреком:
— Разве я не заслужил того, чтобы меня крепко обняли и сказали мне: «Ах, в каком виде вы пришли, бедный мой!»
Он протянул к ней руки и почувствовал, что рукава ее слегка влажны. «Так значит, она плакала!» Митиёри был тронут, и сложил такую начальную строфу:
О том, что грустила ты,
Без слов говорят
Твои рукава.
Отикубо закончила танку, молвив в ответ:
Ах, это печалится дождь,
Узнав о моей судьбе.
— Вы говорите, что дождь печалится о вашей судьбе? Но тогда зачем же он льет понапрасну? Ведь я здесь! — И он опустился на ложе рядом с ней.
Акоги красиво уложила печенье на крышке ларца и подала со словами:
— Отведайте, пожалуйста!
Митиёри отозвался:
— Сил нет, как спать хочется.
— Ах, что вы! Нынче вечером непременно надо съесть немного этого печенья.
— Почему? — поднял он голову и увидел «печенье третьей ночи». «Кто это так красиво его приготовил? — подумал Митиёри. — Значит, меня ждали!» Ему вдруг стало смешно. — Ах, это мотии! Я слышал, что новобрачных угощают этим печеньем, согласно старинному обряду. Что за обряд такой?
— А вы будто до сих пор не знаете? — ехидно заметила Акоги.
— Конечно, нет. Когда же одинокому холостяку случается пробовать свадебное печенье?
— Новобрачный должен съесть три штуки.
— Просто-напросто? Как это обыденно! Три штуки? А сколько должна съесть новобрачная?
— Сколько ее душе хочется, на это нет правил, — засмеялась Акоги.
— Ну, тогда и вы отведайте, — сказал он Отикубо, но она смущенно отказалась.
Митиёри с торжественным
— А что, молодой муж Саннокими тоже ел это печенье, как я?
— Уж само собой, ему тоже подавали, — улыбнулась Акоги.
Было уже поздно, и молодые скоро уснули. Акоги пошла к меченосцу. Он был еще совсем мокрый и сидел, съежившись в комок от холода.
— Как ты промок! Зонта, что ли, не было?
Меченосец тихим голосом рассказал ей про встречу с ночной стражей.
— Ну, что ты скажешь? О такой пылкой страсти мир не слыхал ни в наше время, ни в седую старину, — смеясь, заметил он. — Согласись, что такая любовь беспримерна!
— Да, конечно, он увлечен, — ответила Акоги. — Это правда! Но любит он далеко еще не так сильно, как надо бы.
— «Не так сильно»! Сказала тоже! Женщина всегда тем и досаждает, что никак не возьмет в толк, к чему обязывает человека его положение в свете. А по мне, любую обиду можно простить за один такой сердечный порыв, какой был у него этой ночью.
— Это ты в свою пользу говоришь, — отозвалась Акоги, засыпая. И вдруг у нее вырвалось: — Нет, правда, какой был бы ужас, если б он сегодня не пришел!
Беседуя так, они уснули.
Ночь близилась к концу. Забрезжил рассвет. Митиёри не хотелось расставаться со своей возлюбленной.
— Зачем торопиться домой? Кругом все еще тихо, — говорил он.
Акоги места себе не находила от беспокойства. Ведь именно сегодня ее господа должны были вернуться из поездки в Исияма. Соберется много людей, кто-нибудь и сюда может заглянуть по дороге. Она торопливо хлопотала, чтобы подать поскорее завтрак и воду для умывания.
Меченосец заметил встревоженный вид Акоги.
— Ты что суетишься?
— Как же мне быть спокойной? Он в такой тесной комнатке, там негде спрятаться, все на виду… Я в ужасном страхе, вдруг кто-нибудь придет.
— Велите подать мой экипаж. Я сейчас тихонько выйду, — сказал Митиёри. Но в эту самую минуту послышался шум голосов. Это вернулись господа и слуги, ездившие на поклонение в Исияма. Теперь экипаж ни к чему. Митиёри уже не мог покинуть дом.
У Отикубо сердце разрывалось от страха при мысли, что сейчас кто-нибудь заглянет в ее каморку. Акоги тоже не помнила себя от испуга. Но даже в таком смятении чувств она не забыла подать молодому господину поднос с хорошо приготовленным завтраком и воду для умывания. А между тем прибывшим господам понадобилась служанка. Не успела мачеха выйти из экипажа, как начала кричать во весь голос:
— Акоги! Акоги!
«О, несчастье!» — Акоги поспешно отодвинула сёдзи[21], которые отгораживали ее клетушку в маленьком домике, и выбежала, даже не закрыв за собой скользящую дверь. Когда она пришла на веранду главного дворца, госпожа Китаноката язвительно сказала ей:
— Все наши спутники устали с дороги и пошли отдохнуть. Ты все время ничего не делала, а между тем даже не сочла нужным выйти нам навстречу. Помни: самые неприятные слуги — это те, которые держат чью-нибудь сторону против своих господ и умеют только досаждать. Можешь отправляться к своей Отикубо.