Легенда о прекрасной Отикубо
Шрифт:
Отикубо, вся дрожа от волнения, принялась за шитье.
Митиёри потянул ее к себе за подол платья.
— Идите сюда ко мне!
Отикубо поневоле пришлось подчиниться.
— Что за противная женщина! Не шейте ничего. Надо еще больше ее разозлить, пусть совсем потеряет голову… А что за грубые слова она себе позволила! Неужели и раньше она так с вами разговаривала? Как же вы это терпели? — с негодованием спросил Митиёри.
— Увы, я — «цветок дикой груши», — печально ответила Отикубо словами из песни:
Печален наш мир…
Нет горы такой,
Чтоб укрыла от горя,
О цветок дикой груши!
* * *
Настали сумерки. Опустили решетчатые створки окон, зажгли огонек в масляном светильнике. Как раз когда Отикубо собиралась взяться за шитье, чтобы поскорей от него отделаться, в дверь потихоньку заглянула сама Госпожа из северных покоев. Ей не терпелось узнать, как подвигается работа.
Видит, куски ткани разбросаны в беспорядке, как попало, огонь зажжен, а перед постелью — занавес. Что же это! Спит она мертвым сном, что ли? Мачеха вспыхнула от гнева и принялась вопить:
— Господин мой супруг, пожалуйте сюда! Эта Отикубо издевается надо мной, совсем от рук отбилась. Выбраните ее хорошенько! У нас в доме такая спешка, а она не выходит из-за полога, — и откуда только взялся такой! Я его раньше и в глаза не видела…
В ответ послышался голос тюнагона:
— Не кричи на весь двор. Иди сюда поближе!
Постепенно их голоса стали удаляться, так что последних слов нельзя было разобрать.
Митиёри первый раз услышал имя Отикубо.
— Что это за имя? Она, кажется, назвала вас Отикубо?
Смущенная Отикубо чуть слышно прошептала:
— Ах, не знаю…
— Как можно было дать своей дочери такое имя — Отикубо — Каморка… Бесспорно, оно годится только для девушки самого низкого звания. Не очень то красивое прозвище! А мачеха ваша не помнит себя от ярости! Могут случиться большие неприятности. — С этими словами Митиёри снова лег на постель.
Отикубо кончила шить хакама и взялась за ситагасанэ. Опасаясь, что она не кончит к сроку, мачеха подступила к тюнагону с неотвязными просьбами, чтобы он сам пошел и как следует отчитал девушку.
Не успел тюнагон открыть дверь, как сразу же, с порога, начал кричать на свою дочь:
— Это что еще, Отикубо, как ты ведешь себя? Ты не слушаешься хозяйки дома, валяешься целыми днями на постели… А ведь ты сирота, лишилась матери и, казалось бы, должна стараться заслужить к себе доброе отношение. Знаешь отлично, что работа спешная, так нет же, набрала шитья от чужих, а для своих ничего делать не желаешь. Что у тебя за сердце! — И добавил в заключение: — Если к утру все не будет готово, ты мне больше не дочь!
Отикубо не в силах была отвечать. Слезы брызнули градом у нее из глаз. Тюнагон повернулся и ушел.
Возлюбленный ее все слышал, от слова до слова! Может ли быть унижение хуже этого!
Митиёри знает теперь, что ей дали вместо имени презрительную кличку Отикубо. О, если б она могла умереть тут же на месте! Шитье выпало у нее из рук. Она повернулась спиной к огню, силясь скрыть слезы.
Митиёри почувствовал невыразимую жалость. Бедная! Как ей, должно быть, сейчас тяжело. У него самого полились слезы сочувствия.
— Приляг, усни немного!
Он насильно уложил свою возлюбленную на постель и стал утешать самыми нежными словами.
«Так значит, ее зовут Отикубо! Ей, верно, неловко было, когда я так откровенно удивился… Ах, бедняжка! Мало того, что у нее жестокая мачеха, но даже и родной отец к ней безжалостен. Видно, и в его глазах она ничего не стоит. Погодите же! Я покажу вам, как она хороша», — решил про себя Митиёри.
Госпожа из северных покоев боялась, что без посторонней помощи Отикубо не сможет закончить шитье вовремя. Слишком большая работа для одного человека, и к тому же она, верно, разобиделась. Поэтому мачеха приказала одной своей приближенной женщине:
— Пойди к Отикубо, помоги ей шить.
Женщину эту, очень миловидной наружности, звали Сёнагон. Придя к Отикубо, Сёнагон спросила:
— Чем я могу помочь вам? А скажите, почему вы не встаете с постели? Вы больны? Госпожа так тревожится, что шитье не будет готово вовремя…
— Мне очень нездоровилось… Прежде всего, надо подрубить края вот у этих хакама, — ответила Отикубо.
Сёнагон принялась за работу.
— Если вам сейчас лучше, встаньте, пожалуйста. Я не понимаю, где надо заложить рубец.
Отикубо начала показывать ей, где надо шить.
Митиёри, по своему обыкновению, стал осторожно подглядывать. Озаренное огнем светильника лицо Сёнагон показалось ему очень красивым. «Сколько миловидных женщин в нашей столице!» — подумал он.
Заметив, что глаза Отикубо покраснели и опухли от слез, Сёнагон пожалела ее.
— Скажу вам то, что думаю, но не примите мои слова за лесть. Ведь если я промолчу, вы не узнаете, как глубоко я вам сочувствую. А было бы очень жаль. Вот почему я решаюсь говорить с вами откровенно. Я предпочла бы лучше служить вам, чем старой хозяйке и ее дочерям, при которых я нахожусь неотлучно. За эти годы я хорошо узнала вашу кротость и доброту, и мне бы так хотелось служить вам! Но что поделать! Наш свет злоречив. Мне приходилось держаться от вас подальше, и я не смела даже тайно услужить вам.
— Даже старинные друзья, — ответила Отикубо, — и те не выказывают по отношению ко мне и тени участия. Как же обрадовали меня ваши слова!
Сёнагон продолжала:
— Удивительно! Непостижимо! Что мачеха относится к вам несправедливо — это в порядке вещей. Но чтобы даже родные сестры так сторонились вас — это уж слишком! Вашей красоте можно позавидовать, а вы томитесь в одиночестве… Какая жестокость! А между тем в семью собираются принять нового зятя. Предстоит замужество вашей младшей сестры Синокими. Уж что бы там ни было, а все делается так, как захочет Китаноката, по ее заказу и приказу. Воля старой госпожи в доме закон.