Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак(Историко-приключенческие повести)
Шрифт:
Первым делом туземцы вынули из котла мясо — шесть больших кусков, — разложили его на пальмовых листьях, а потом разлили по чашкам бульон. Они что-то при этом говорили лейтенанту, но все было ясно и без перевода, тем более что перевод требовался двойной: с языка зяго на английский и с английского на русский.
Наголодавшиеся коперниковцы с аппетитом ели мясо, запивали его бульоном и сожалели только, что еда почти несоленая: соль, как потом выяснилось, была едва ли не самым ценным продуктом на острове. Туземцы выменивали ее у голландцев на фрукты, но и у солдат она была на исходе.
Игорь Васильевич задал по-английски какой-то вопрос, показывая на чашку, а когда лейтенант ответил с ухмылкой, у доктора вывалился из рук недоеденный кусок мяса. Боцман Аверьяныч невозмутимо заметил:
— Ничего страшного: собачатина ничем не хуже говядины!
— Вы что, знаете английский? — удивился доктор. — Как вы догадались, о чем мы говорим с лейтенантом?
— В английском я не шибко силен, только некоторые слова знаю. Например, корова — кав, а собака — дог… Но что собачатину едим, сразу догадался, потому как и ранее приходилось, последний раз во время зимовки в бухте Терпения, яс-с-сное море! А молчал до поры, чтоб не побросали из брезгливости: продукт-то полезный, особенно больным, — он кивнул на Шелеста и Ганина, которых кормили юнга и радистка.
— Вот, значит, почему он приказал убить собаку! — сообразил Спартак.
— Между прочим, он жрец племени, колдун, или, по-нашему, поп, — улыбнулся доктор. — Вот и получилось все как в том стишке. Только убил он ее не со злости, а из жалости к нам. Сами они, как рассказал мне лейтенант, живут впроголодь, а уж мясо едят только по большим праздникам. Собака у них деликатес…
СПАРТАК ПОПАДАЕТ В ТЕАТР
Коперниковцам было, конечно, неприятно узнать, что они съели собаку, но нет худа без добра: моряки вскоре окрепли, стали на ноги, больные почувствовали себя гораздо лучше. Правда, на Володю Шелеста свалился новый недуг — малярия…
Спартак не отходил от братана, который пожелтел и заострился лицом, ежился от озноба и выстукивал дробь зубами, хотя лоб его блестел от пота. Все теплые вещи, какие нашлись у моряков, были навалены на моториста, но это не помогало.
— Нужен хинин, — сказал доктор, — а именно его Брюгге почему-то не принес. Или у них нету, что маловероятно, или он забыл…
— Или пожалел, яс-с-сное море!
— В любом случае к нему надо сходить и попросить… Пойдешь ты, малыш.
— Есть! Только как я найду голландцев? Я же не знаю, где они живут…
— Я тоже не знаю. Спросишь у туземцев.
— Но, Игорь Васильевич… Вы шутите? Как же я опрошу?..
— Ах да, языковой барьер… Ну ничего, что-нибудь придумаешь.
— Прояви матросскую смекалку, яс-с-сное море!
— Есть проявить матросскую смекалку! — уныло сказал юнга и вышел из хижины.
Улица была пустынна. Спартак знал, что уже третий день у туземцев длится какой-то праздник. С утра до вечера на поляне в центре деревни рокотал барабан, завывали дудки, слышались крики, пение. Спартак направился было туда, но неожиданно обнаружил, что кто-то крадется за ним. Он обернулся и успел заметить, как две маленькие фигурки метнулись за ближайшее дерево. Постоял, подождал. Из-за ствола высунулись две шоколадные физиономии с блестящими от любопытства глазенками.
— Выходите. Я вас засек, — усмехнулся Малявин. — Да не бойтесь. Я по-хорошему, чесслово…
В знак своих мирных намерений он даже по-восточному приложил руку ко лбу и сердцу — видел такое приветствие в кино. То ли этот жест, то ли спокойный тон юнги подействовал — неизвестно, но юные островитяне покинули свое убежище, хотя подойти ближе не решались.
Это был мальчишка, уже знакомый Спартаку, и, очевидно, его сестра, девочка лет семи. Одной рукой она держалась за брата, другой закрыла свое лицо, поглядывая тем не менее сквозь растопыренные пальцы.
— Меня зовут Спартак! — Юнга ткнул себя в грудь, затянутую в тельняшку. — Понимаете, Спартак?
— Парта, — кивнул туземец и, сообразив, что от него требуется, назвал себя и сестру: — Бару, Тэн.
— Значит, Боря и Таня? Ясненько. Слушай, Боря, ты не сердишься за собаку? Тут мы ни при чем, чесслово! И есть бы никогда в жизни не стали, если бы знали. Веришь? Ну ладно… Вы вот что, ребята, скажите, как мне голландцев найти, где они живут?
Брат и сестра уже поняли, что белый мальчик не причинит им вреда. Они с интересом слушали незнакомую речь и улыбались.
До юнги наконец дошло, что с таким же успехом он мог бы говорить с деревом, у которого они стояли. Тогда он перешел на ломаный русский язык, почему-то решив, что так его скорее поймут.
— Ваша знает, где белый люди живут? Голландский белый люди? Ну, у которых еще ружье есть, бух-бух!
— Бук-бук, — повторила девочка и засмеялась.
Спартак плюнул с досады. Но вдруг его осенило. Он поднял палочку и начал рисовать на песке, как умел, голландского солдата: шляпа, шорты, карабин на плече. Потом ткнул в себя и изобразил поиск: приставил ладонь козырьком ко лбу и стал озираться. Выглядел он в эту минуту очень смешно.
Бару, однако, его понял. Он кивнул, сказал что-то девочке, показывая на деревню, очевидно, отослал сестру домой, и сделал юнге знак следовать за ним. Тэн осталась стоять, глядя им вслед.
Они шли по тропе, пробитой в мангровых зарослях. Именно пробитой, прорубленной топором или большим ножом, потому что если ступить шаг в сторону, ни за что не продерешься сквозь хаотическое сплетение ветвей, корней, лиан… Спартак вспомнил, как ходил за лимонником и кишмишом в родную Уссурийскую тайгу, которая была чем-то сродни этим тропическим джунглям, может, густотравьем, лианами, первородной запущенностью зарослей.
Тропа стала круто взбираться на гору. Бару, шедший впереди, не сбавил шага, продолжал двигаться все так же быстро и неслышно. А Спартак вскоре начал задыхаться, спотыкаться: сказывалась отвычка от долгих переходов. Некоторое время он терпел, потом еще немного продержался на самолюбии и, наконец, не выдержал:
— Слышь, Боря, подожди… Давай малость передохнем…
Бару понял, послушно остановился, присел на корточки. Вынул из мешочка, висевшего на шее, — своеобразного «кармана» — коротенькую самодельную трубочку, набил ее табаком. Ловко высек кресалом искру, прикурил от тлеющего трута — заранее опаленной тряпицы. Сизый дымок потянулся вверх, распугивая москитов.