Легенда о Золотой Бабе
Шрифт:
Зато вся группа Кузнецовых, а также и этнограф (если не считать его примыкавшим к группе), оживились при приближении горы Минисей.
Они «с нетерпением изо дня в день ждали, что на северном горизонте откроется гора Минисей». Но в ответ на их нетерпеливые расспросы остяки или молчали или избегали прямого ответа. «Когда останавливались на ночлег, они уверяли, что Минисей совсем близко; на следующий же день, когда отправлялись дальше, они заявляли, что до Минисея далеко». Их нежелание вести русских к этой горе было настолько явным, что Баклунд не преминул записать в отчете: «Небольшие
Так вот в чем дело — гора считалась священной!
Между прочим, именем Минисей остяки называли всю северную оконечность Уральского хребта, всю горную группу, которою Урал вдается в тундру. Из трех гор, составляющих эту группу, две имели название: путешественник Гофман в 1848 году дал им имена Минисей и Константинов Камень. Третью же гору, о названии которой ничего не удалось выяснить ни у местных жителей, ни в литературе, экспедиции предстояло окрестить. Едва ли без участия самих Кузнецовых горе присвоили их имя.
Гора Кузнецовых оказалась господствующей вершиной северной оконечности Урала — Минисей и Константинов Камень были ниже. Зато Минисей имеет особо характерную форму, отличающую его от других окружающих гор. Он острым ребром выдается из впадины между горой Кузнецовых и Константиновым Камнем. Это — трехгранная пирамида. Верхняя часть одного из склонов образована почти вертикальной стеной кварцита и у вершины фантастически зазубрена. На одном из ребер — ряд неглубоких пещерок. У подножия горы — озеро.
Это озеро — Емынь-лор, — по словам остяков, священное!
«Становится понятным, — пишет Баклунд, — почему гору выбрали главным хранилищем идолов».
Да, тут оказались и идолы. Предметы жертвоприношений стали встречаться еще при спуске с горы Кузнецовых в сторону Минисея, в пещерках склона горы. Много встретилось их на мыске священного озера.
Но, как говорит отчет: «Гора Минисей по части ожидаемых (кем?) на ней предметов культа не оправдала возлагаемых на этот счет надежд. Можно думать, что часть их была спрятана».
Остатки жертвоприношений да несколько деревянных идолов — вот и вся добыча тех, кто этим интересовался. Кто же интересовался этим больше других?
Первым на вершину Минисея поднялся Болин! Один! Что хотел увидеть там, на безжизненной вершине, помощник присяжного поверенного? Волков? Белых медведей?
На другой день в лагере появился пустозерский венец Сядей с караваном оленей, груженным запасами экспедиции. Где-то невдалеке он поджидал экспедицию в течение двух недель.
Заметим кстати, что Сядей по-ненецки — идол и что за две недели можно увезти с горы не только всех идолов.
Все дни стоянки у горы Минисей поблизости кочевали ненцы. Многие из них нередко подъезжали к лагерю.
Ученым тут делать больше было нечего, предстояло отправляться в дальнейший путь на Север: на реку Кару и по ней к Карскому морю.
Но
Кузнецовы забирали с собой и «своих» охотников, которые многим могли бы помочь ученым в их трудном походе, освободив их хотя бы от приготовления пищи, устройства жилища и прочего.
Столь же неожиданно собрался и этнограф Я., прихватив с собой переводчика-ненца Максима Ядопчу, с которым он почему-то не расставался. (Этого переводчика как своего выученика дал экспедиции обдорский поп отец Иринарх.)
В результате такого распределения «с самого начала возникло серьезное затруднение для партии, направлявшейся на север, так как она осталась без переводчика с самоедского языка», — констатировал в отчете вежливый Баклунд.
И это именно тогда, когда экспедиция вступила в края, населенные именно самоедами, то есть ненцами.
Мало того, «собранные в пути и вполне укупоренные коллекции возвращающаяся партия с собой не взяла». Их пришлось оставить в тундре под присмотром ненца Сядея.
Кузнецовы не постеснялись даже нахально обделить палатками ученых, продолжавших путь. «Во избежание недоразумений, — пишет Баклунд, — особенно со стороны Я., возвращающейся партии (всего 7 человек) были предоставлены две больших и одна малая палатки, продолжающая путь партия (9 человек) располагала, таким образом, одной большой и одной малой палатками». Пришлось купить берестяной чум.
Короче говоря, ученых беспардонно надули.
Как бы там ни было, экспедиция разделилась, и 10 июля партии отправились — каждая своим путем. «Машущие шапками и кинематографирующие уходящий караван до-минисейские спутники быстро скрылись из виду за первым поворотом речки...»
Даже киноаппарат, взятый для научных целей, не побрезговали забрать с собой «до-минисейские спутники»!
Но ученые были довольны: «Баба (особенно такая!) с возу — кобыле легче». Избавившись от капризных и неудобных спутников, они, хотя и не без трудностей, успешно добрались до берегов Карского моря и, обогнув Урал с северо-востока, форсировав реки Байдарату и Щучью, 30 августа вышли на Малую Обь в районе рыболовных песков Санго-пан. Отсюда их на лодках перевезли на Халас-пугор — Кладбищенский остров. Здесь экспедиция поставила свой лагерь между группой чумов и обширным кладбищем, «носящим некрасивые и слишком откровенные следы недавнего посещения коллектора этнографических редкостей Я.». Так гласит отчет. Баклунд был тактичен.
Как же возвращались «до-минисейские спутники», вышедшие со стоянки номер двадцать шесть одновременно с группой Баклунда?
А они и не выходили!
После ухода северной партии группа Кузнецовых оставалась здесь еще три дня. Здесь — около священной горы Минисей. Что они делали там, в отчете не сообщается. По-видимому, это осталось неизвестным для остальных.
Лишь 13 июля партия вышла в обратный путь и 1 августа, на два дня позднее Баклунда, добралась до Санго-пан. Через два дня ее привезли в Обдорск.