Легенда одной жизни
Шрифт:
Мария.
Но зачем?
Фридрих.
Я должен им показать ее! Пусть они знают!
Мария.
Какой же вы ребенок!.. Вы думаете, ваша мать… не знает этого так же… как я…
Фридрих.
Она знала… она… знает это? и Бюрштейн тоже?
Бурно.
Но, в таком случае, это обман! Ложь, которая вопиет к небу! Так вот как… вот как они хранят отцовскую память?!. О, теперь я понимаю их боязнь, их испуг!.. Теперь я знаю все… но ведь я всегда знал, всегда чувствовал это… О, теперь мне все становится
Мария.
Да, на-смерть растоптать, Фридрих Франк, это вы правду сказали. Они меня па-смерть раздавили, заживо втоптали в землю, разбили надгробную плиту с моим именем, чтобы никто не узнал, кем я была… Но вы это узнаете, вы, его сын, узнаете, как много они скрыли… все, все… О, эти полные отчаяния годы безвестности… О, эти первые годы забот и страшной нищеты… когда целыми ночами мы сидели, зимою, в нетопленной комнате… он — за работою, а я — за шитьем, пока у меня не застывали пальцы и глаза не затуманивались слезами… Так сидели мы… и это длилось годы, — чтобы только заработать несколько марок и чтобы он мог продолжать учение… Мы голодали, чтобы скопить денег на экзамен, пфенниг за пфеннигом… Мою последнюю юбку отнес он в заклад, чтобы попытать счастье в игре… Ах ведь он всегда носился с безумной мечтою сразу разбогатеть, вырваться из нищеты, добиться возможности творить… И когда я потом получила небольшое наследство от тетки, мы уехали в Швейцарию, в Шильон, и там он впервые почувствовал себя свободным, там создал он свои великие произведения… из моей крови, из моих ночей он сотворил их. Это — мои дети… и у меня их отняли, украли… раздавили меня на-смерть… как паука, как мерзкое и грязное животное, вымели меня метлою из его творений… из памяти… выгнали меня из дому, как чужую…
Фридрих.
Ради создателя… в трилогии… это видение в ночи, тень над его письменным столом… скрип ножниц, проскальзывающий в стихотворение… эти прекраснейшие из его стихов…
Мария.
Они — мои, мои! Как и эти письма! Как «Геро и Леандр»! И все они у меня украли… все! Как и его самого!
Фридрих.
Постойте… одно мгновенье… Дайте мне притти в себя… Все это на меня обрушилось так внезапно… Постойте.
Быстро ходит взад и вперед, потом вдруг останавливается.
Но как могли вы молчать? Как терпели этот обман?
Мария.
Я молчала… потому что не могла это представить себе… Как и вы, я думала всегда, что это невозможно… всегда надеялась, что будет день, когда кто-нибудь встанет и скажет: «Правду! Мы требуем правды! Ради живого человека!..» Но они все глубже зарывали меня в землю, все больше лжи валили на меня, пока… пока я не стала задыхаться от омерзения… Мне надо было крикнуть: «На помощь!» — но я не хотела… Я не переставала надеяться, что кто-то явится…
Фридрих.
И он явился! Клянусь своей жизнью, он явился! Не хочу я знать ни отца, ни матери, ни отчего дома пред лицом этого долга!.. Я хочу быть сыном человека, а не легенды… Клянусь жизнью, вы воскреснете, Мария Фолькенгоф! Я уплачу этот долг!.. Но теперь вы все должны мне сказать, всю правду… Теперь я уже не прошу, я требую этого. Скажите мне все откровенно:
Мария.
Не будем об этом говорить.
Фридрих.
Вы лелеяли его юность, вы прошли с ним сквозь нищету, сквозь тяжелые годы, а он покинул вас, едва лишь стал свободен?
Мария.
Не будем об этом говорить. Вы его сын, и я не буду вас против него восстанавливать.
Фридрих.
Но мне все должно быть ясно. Мне это необходимо. Я хочу знать человека, который был моим отцом: его скрыли от меня, отдайте мне его. Я знаю, он поступил с вами дурно…
Мария.
Не собираетесь ли вы быть судьею своего отца? Я его обвинительницей быть не хочу. Ни за что! Ни за что! Я вижу, вы его не любите…
Фридрих.
Я любил его и хочу его любить, — так же любить, как я его почитаю. Уже много лет борюсь я за него и за эту любовь. Но мне преградили дорогу к нему ложью и легендами… слишком возвысили его надо мною, сделали слишком чужим… Не бойтесь правдою разрушить передо мною его образ… Напротив!.. Я хочу его узнать, хочу узнать себя в нем… Говорите же, говорите! У вас его отняла моя мать?..
Мария.
Оставьте в покое свою мать! Она его тоже любила.
Фридрих.
Нет, я желаю это знать! Отчего он покинул вас?.. Кто в этом виноват?..
Мария.
Не будем говорить об этом… Я не хочу!
Фридрих.
Нет, я спрашиваю! Я спрашиваю: кто виноват?
Мария,взволнованно.
Кто виноват?.. Кто виноват в том, что он меня покинул?.. Кто?
Внезапно, простирая к нему руку.
Ты! ты виноват!
Фридрих,отшатнувшись.
Я?
Мария.
Ты!.. Ты один!.. Только ты!.. Когда твоя мать появилась, я сразу почувствовала ее железную волю, я знала, что это будет борьба на жизнь и на смерть… О, женщины чувствуют друг друга в мужчине, которого любят… Но и я была сильна в ту пору… Она была моложе, а на мне уже лежали тени нищеты… Она была богата, имела возможность освободить от забот жившего в нем художника, дать ему то, о чем он с юности мечтал: свободу жизни… Она была отважна и сильна, бросила своего мужа, приняла на себя презрение общества… О, как прекрасно, как величественно отдавалась она своей страсти!.. Но все же, Фридрих… все же, и я была сильна; я корнями вросла в его жизнь… Никогда бы она не взяла его у меня… никогда… никогда… Но тут — появился ты… и тогда она стала сильнее… тогда ее право возобладало над моим… Только тобою она победила, только тобою.
Фридрих.
Я… я был виноват… И вы… вы не сердитесь на меня?
Мария.
Мне сердиться на тебя, Фридрих?.. На тебя! Разве ты… ты никогда не спрашивал… кто… кто твоя крестная мать?
Фридрих смотрит молча на нее.
Мария.
Никогда не спрашивал, отчего дали тебе имя Фридрих-Марий? Ты и мой ребенок… Эти руки подняли тебя из купели, эти старые руки…
Фридрих.
Вы — моя крестная?.. Но ведь вы сказали… что отец покинул вас из-за меня… Как же могли вы еще…