Легенда Татр
Шрифт:
Саблик притаился. Он уже различал слова: это были липтовские охотники.
Сердце его сильно забилось, но понемногу успокоилось. Он положил стрелу на тетиву и стал ждать. Охотников было только двое.
«Ну, либо пан, либо пропал!»
Вскоре они вышли. Не заметив Саблика, стоящего за кустами, прошли мимо и направились дальше. На плечах у них были ружья. Они охотились на коз, оленей либо серн.
Саблик мог бы пропустить их и затем направиться в противоположную сторону, чтобы избежать встречи. Но узкое лицо его стало серьезно, морщины резко обозначились, рот покривился, углы его опустились. Страшная ненависть, злоба
Он со стоном упал, ничком, широко раскинув руки.
Другой охотник обернулся, снял через голову ружье, но в этот момент вторая стрела Саблика угодила ему в горло.
Обливаясь кровью, он пошатнулся и прислонился спиною к стоящему позади дереву. Ружье выпало у него из рук.
Тогда Саблик с чупагой в руках выскочил из-за куста.
В мгновение ока очутился он возле липтовца. У того лицо от смертельного ужаса стало бессмысленным, и шепот смертельного страха сорвался с губ:
– Саблик!..
Саблик, у которого в слипшихся от смолы волосах запутались сосновые иглы, долго смотрел на него. Он хотел насладиться ужасом врага, мольбой о жизни в его главах, дрожью вражьего тела под занесенной над ним чупагой.
Он наслаждался. Упивался отчаянием, ужасом, бессилием врага, глядя на него затуманенными голубыми глазами, потом взмахнул топором и раскроил липтовцу череп.
Тот упал со страшным воплем и, лежа на земле, получил еще пять ударов. Саблик рубил уже мертвого.
Потом он подскочил к другому охотнику, который лежал мертвый с пробитым мозгом. Обобрал обоих, взяв у них рога с порохом, пули, ножи, еду, а ружья спрятал под камень, чтобы захватить их в другой раз, – все вместе тяжело было бы нести. Он вырвал свои стрелы из страшных ран, вытер их о траву и спрятал в колчан. Затем пошел дальше.
Весело шел он, легко, резво, словно помолодел. Поел медвежьего мяса, сала медвежьего выпил, липтовцев убил. Ведь, попадись он им в руки, они бы его непременно прикончили.
Он вышел из лесу на склон горы и только тогда оглянулся. Он был один.
Голые вершины были позади, с юга окружали его высокие горы – Большая, Томанова Польская, Венгерская, Красные вершины; под ними – лес, а над ним – небо.
Ширилась грудь Саблика. Он чувствовал себя великим, непобедимым королем.
Узнают его руку охотники, которые найдут своих убитых товарищей. Узнают по ужасающей меткости стрел. И опять пойдет о нем молва в Выходную, Кокаву, Прибилину, Менгушовцы, в Градек, Великую. Саблик тут был, людей убил, Саблик ходит в горах!..
Он засмеялся.
Куда ни глянь – пусто. Он был один, хозяин Татр, коз, оленей, медведей и враг липтовских охотников.
Бескрайняя ширь пустыни ветром ударила в старое, изборожденное морщинами лицо.
И обернулся Саблик к перевалу, достал из рукава чухи гусли и запел:
Эх, запел разбойничек,
А Кривань ответил:
«Кому ж еще ведомы
Сабликовы думы?..»
Бескрайняя пустыня слушала его.
А поодаль, не предчувствуя ничего худого, резвилось стадо коз. Старые паслись на оттаявшей траве южного склона и время от времени поглядывали на резвящуюся молодежь. Одни отчаянно гонялись друг за другом по скалам, другие бодались, падая на колени и целясь рожками друг другу в брюхо, как это делают козлы во время осенних боев, третьи, присев, съезжали по снегу вниз и останавливались над самым обрывом, поднимаясь на упругие, как сталь, ноги.
Саблик насчитал одиннадцать старых и восемь молодых – стадо немалое, целых девятнадцать голов. Но пока он раздумывал, удастся ли к ним подойти, вдруг сверху, словно упав из туч, налетел на стадо орел. Не успели старые козы сбежаться и подставить рога, он упал уже на годовалого козленка и впился когтями в его бока. Но поднять его он не мог. Козленок же с неимоверной быстротой побежал вперед, куда глаза глядят. Саблик видел, как орел раскинул крылья и, несомый козленком, проносился над пропастями. Он не мог вырвать глубоко вонзенных когтей и не мог в этой бешеной скачке клювом ударить свою жертву. Прыжок за прыжком козленок летел с горы, похожий на крылатое чудовище. На бегу он с такой силой ударил крылом орла о камень, что оно сломалось и повисло. Но птица успела, должно быть, ударить его кривым клювом в глаз: Саблик увидел, как козленок опрометью помчался с горы, потом сорвался с обрыва – и они покатились вниз. Наконец оба исчезли с глаз Саблика.
«Ну, ладно, – подумал Саблик, – вот придем завтра за медведем, так и их отыщем в долине, если только лисицы да рыси не съедят их до косточек».
А стадо коз вихрем промчалось вверх, к вершинам над Каспровой долиной.
Франек Мардула в жестоком томлении и невыносимом одиночестве жил в подземелье у пана Жешовского. Труп старика убрали. Покорность судьбе и жестокая тоска овладели Мардулой, и он по целым дням и ночам сидел, как покойный старец, опустив голову на грудь, почти не думая и ничего не чувствуя.
«Помаленьку и я разучусь говорить, – думал он, – просижу тут сто лет из-за злосчастных этих порток!..»
Но однажды в заржавевшем замке заскрипел ключ, и при свете фонаря, который нес привратник, Мардула увидел дородного мужчину, в шапке с наушниками и в широких шароварах.
– Можешь идти, – сказал он.
Мардула не понял.
– Кто? Куда? – спрашивал он.
– Ты. Куда тебе угодно, – ответил незнакомец.
– Я свободен? – вскричал Мардула.
– Свободен.
Мардула бросился к ногам пана, тот сильной рукой отстранил его и сказал:
– Не меня благодари, а господа бога и ясновельможную панну Агнешку Жешовскую, которая выходит замуж за воеводича Сенявского и умолила отца в день своего обручения выпустить на волю всех узников.
– А где она? – закричал Мардула. – Я бы в ноги ей поклонился!
– Молись за панну каштелянку, проси у господа благословения ее потомству и ступай себе с богом.
Мардула собрался и ушел.
Выйдя на воздух, он зашатался, как пьяный. В лохмотьях выпустили его из замка, а когда он, перейдя реку, обернулся назад и увидел под стеной замка маленькие черные оконца своей тюрьмы, то чуть не лишился чувств от ужаса.
В своей жалкой одежде, с волосами ниже плеч, с бородою ниже пояса, шел он, как нищий, выпрашивая кусок хлеба, пока в поле не повстречался с настоящим нищим, который был одет гораздо лучше его. Он снял с нищего все до рубашки, привязал его к сухой вербе, чтобы тот не бежал за ним и не кричал, а сам отправился дальше. Он решил не сразу идти домой.