Легенда Татр

Пшерва Казимеж Тетмайер

– In nomine Patri et Filii et Spiritus Sancti. Аmen! [33] – воскликнул король. – Что там происходит?

Он смотрел на эту резню с восторгом. Громили его врагов. Не щадили даже просивших пощады. В исступлении горцы косили шведов, и уже папский нунций, не выдержав этого зрелища, закрыл глаза, а епископ краковский закричал:

– Довольно! Довольно! Стойте, люди крещеные!

Не тут-то было: пока не упал последний державшийся еще швед, пока не был добит последний раненый, страшная молотьба топорами не прекращалась.

Король увидел, что путь его прегражден, но прегражден трупами.

– Люди! Кто вы? – вскричал

он.

– Гурали! – отвечали ему хриплые, прерывающиеся от усталости голоса.

– Откуда? Кто вас привел?

– Яносик Нендза Литмановский с Полян!

– Давайте сюда его самого! – крикнул король.

А епископ Гембицкий воскликнул:

– Люди! Перед вами король!

Тогда горцы стали обнажать головы, снимая бараньи шапки, шерстяные и суконные шляпы, такие засаленные, что непривычному взору они казались кожаными. Многие в порыве восторга целовали королю руки и сапоги.

– Где же ваш начальник? Где ж этот Яносик? – спрашивал Ян Казимир.

Нендза вышел вперед, с ног до головы покрытый кровью; кровь струилась и с его чупаги.

– Да ты, я вижу, с бойни пришел, мясник! – весело воскликнул король, большой охотник шутить и подсмеиваться.

Яносик снял перед королем шляпу, снова надел ее и, опершись на чупагу, подбоченившись, сказал:

– Теперь поезжайте, пан король, на свое хозяйство!

– Шапку долой! С королем говоришь! – крикнул ему епископ краковский.

А кто-то из свиты свирепо заорал:

– На колени! Хам!

С молниями гнева в глазах обернулся Ян Казимир, но прежде чем он успел раскрыть рот, Яносик презрительно и гордо ответил:

– Мы друг с дружкой и в шапках говорить можем: оба мы начальники. А колени преклонять меня учили только перед господом богом в костеле.

Видя гнев Яна Казимира, никто не осмеливался произнести ни слова, а епископ Гембицкий, чтобы замять неловкость, сказал:

– Прежде чем запоем мы в Кракове в Вавельском соборе «Te Deum»[34], восславим здесь господа по-польски. А вы, люди, очистите своему земному владыке дорогу от шведских трупов!

Мужики принялись за работу, а Ян Казимир спросил у Яносика:

– Какой хочешь награды?

Яносик подумал немного и сказал:

– Пан король, дайте в морду тому, кто приказывал мне стать перед вами на колени.

– Можно и это! – покатываясь со смеху, воскликнул король. – А еще чего хочешь?

– Ничего, – ответил Яносик. – Я вам помог как хозяин хозяину. Возвращайтесь на свое хозяйство.

Король все еще смеялся.

– Ежели я тебе понадоблюсь, Яносик, – я с латниками приеду под Татры из Кракова!

– Это мне не понадобится. Я со своими делами и один управлюсь.

– Вот как нелюбезно он нам ответил! – обратился к свите король. – Ну, Яносик, чем могу в пути, тем и отблагодарю тебя! – И, вынув из-за пояса кошелек с золотом, он бросил его к ногам Яносика.

Примеру этому последовали оба епископа, паны и шляхта, сопровождавшая короля. Золото посыпалось на снег.

– Берите, ребята, коли охота, – обратился Яносик к горцам, у которых при виде кошельков задрожали сердца и руки, – а вы, пан король, от меня примите вот это! – И он протянул королю окровавленную свою чупагу.

– Бери! – крикнул Ян Казимир слуге, стоявшему подле него. – Бери! Ибо благодаря мужицкому топору возвращаюсь я в свое королевство!

Подъехав на коне к Яносику, он поцеловал его в голову и двинулся по очищенной от трупов дороге; за ним с громким пением «Тебя, бога, хвалим» потянулась свита; окружив королевский поезд, чтобы защитить его в случае новой опасности, некоторые мужики, жившие невдалеке от костелов, пели вместе с епископами и панами.

После нескольких лет войны и страшного опустошения, произведенного шведами, в Польше начался голод. Когда Яносик с товарищами вернулся в родительский дом, в Поляны, в окрестных селах он застал страшную нужду. Держались и даже не ощущали ни в чем недостатка только богатые хозяева: Койсы в Хохолове, Вальчаки и Яжомбки в Закопане, солтысы Новобильские в Бялке; не нуждался ни в чем и отец Яносика, но вокруг горцы умирали с голоду.

Когда Яносик после четырехлетней войны со шляхтой и после победы, одержанной над шведами у Магуры, вернулся домой, везя с собой богатую добычу, он стал помогать бедным людям из собственных средств и посылал в Венгрию деньги и сани за провиантом для народа. Но в конце января все занесло таким глубоким снегом, что он завалил хаты до крыш, и людям приходилось рыть туннели и подземные ходы. Вся земля скрылась под снегом. День за днем, ночь за ночью дул ветер и наносил с запада, из-за Татр, огромные лавины снега. Челядь Яносика и его домашние, сменяя друг друга, работали день и ночь, очищая проходы от избы к конюшням, хлевам и амбарам. В еде недостатка не было, потому что крупного и мелкого скота, овец, баранов и свиней было вдоволь; было также чем прокормить скотину, а дров челядь вовремя нарубила и привезла из лесу. Три недели, до самого февраля, валил снег, и мать Яносика сомневалась уже, перестанет ли он идти когда-нибудь, и видела в нем предвестие смерти.

Но однажды поутру небо прояснилось, показалась синева, светлая и словно стеклянная, несравненным и нестерпимым блеском слепила глаза; страшный мороз сковал землю, и снежный покров стал твердым, как железо.

Яносик по лестнице влез со двора на крышу и увидел за домом сплошную белую равнину. Насколько хватал глаз, до самого горизонта, – не было видно ничего: одна белая гладь да деревья, растущие возле домов и по берегам ручьев, текущих из Губалувки; клены, осины, липы и ели торчали из снега белые, обледеневшие. Не видно было ни одной крыши. Ни на Нендзовом Гронике, ни у Стаников, ни у Чаек, ни у Факлей, ни у Тыралов, ни у Питоней, ни у Гадеев, ни у Моцарных, ни у Матеев – нигде кругом не видать было ни единой верхушки крыши.

«Погибли!» – подумал Яносик с ужасом.

Но кое-где приметил он над снегами, над лесом синеватый дым: значит, под этим снежным обвалом люди были живы.

И вот потянулись бесконечные недели однообразного смертельного холода. Днем небо искрилось от режущего глаза солнца, ночью – от звезд, которых, казалось, прибыло множество на небесном своде: они пылали, точно огни. Люди стали на лыжах бродить по затвердевшему настилу бездонного снега, а волки показывались над крышами, и бывали случаи, что, изголодавшись, бросались они, не помня себя, с крыш во дворы. Там приходилось драться с ними, потому что прогнать было некуда. Страшно было выглянуть ночью, когда кругом, над головою, среди ярких зловещих звезд, виднелись горящие глаза и слышалось злобное ворчание да вой. Эта сухая, невыносимо морозная зима тянулась до конца марта. Если кто-нибудь умирал, то на дворе, в снегу, рыли яму и там его хоронили.