Легенда Татр
Шрифт:
Мужики в крайнем удивлении высыпали им навстречу.
– Слава господу Иисусу Христу! – поздоровался с ними епископ.
– Во веки веков! – ответили мужики. – Куба, это кто такой?
– Епископ.
Мужики обнажили головы, и в это время Яносик Нендза вышел из шалаша бацы.
– Эй, там! Кто едет? – спросил он.
– Епископ!
– Епископ? Какой? Откуда?
– Из Тыньца! – закричал ксендз Пстроконский. – Настоятель бенедиктинского Тынецкого монастыря.
– Здравствуйте. А чего надо?
– Яносика Нендзу
– Вот он я, – сказал Яносик.
Епископ подъехал уже к самому шалашу.
– Милости прошу, входите. Да осторожней, а то порог высокий, а притолока низкая, – приглашал Яносик, помогая епископу выйти из саней. И, обратившись к своим людям, велел епископских лошадей и слуг накормить, напоить и отвести в тепло.
Епископ вошел в шалаш и сказал: «Слава господу богу», – а из глубины старый Саблик, Кшись, Марина и сидевшие вкруг очага мужики отвечали ему: «Аминь».
– Милости прошу, садитесь, – пригласил Яносик, придвинув гостю самодельный табурет на трех ножках.
Перед епископом наставили всякой еды и питья: мясо, печень оленя, вино и мед, – таких не пили и в Тенчине у панов Тенчинских, которые в золотых стременах ездили.
«Из хороших погребов награблено», – подумал ксендз Пстроконский, смакуя эти напитки. Его гостеприимно и почтительно потчевали, а он пил, ел и озирался кругом. Шалаш был приспособлен к зиме, щели законопачены мхом, а на очаге горел жаркий огонь, и в самые трескучие морозы можно было возле него согреться. По стенам висело оружие, награбленное в шляхетских домах, и ковры, принесенные оттуда же. Люди, окружавшие ксендза, производили на него странное впечатление: дикость, соединенная с каким-то величием, отличала их резко очерченные лица, а обхождение носило отпечаток врожденной учтивости, какой не встретишь у простолюдинов.
Ксендз Пстроконский смотрел на Яносика, а тот из деликатности не спрашивал, зачем он приехал, предоставляя епископу заговорить самому.
Наконец ксендз Пстроконский встал, сотворил над головами присутствующих крестное знамение и сказал громким голосом:
– Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Вы – разбойники!
В шалаше стало тихо. Затем Яносик сказал, не вставая со скамьи, на которой сидел он возле стены, протянув ноги к огню:
– Отче епископ, разве вы за этим приехали?
– Вы – разбойники, – взволнованно повторил ксендз Пстроконский, – грабители, поджигатели и убийцы!
Приехал он не затем, но не мог совладать с собой: возмущение против разбойников охватило его.
Но Яносик сказал:
– А паны Циковские, Ланцкоронские, Стадницкие, Былина, Лещ, которые с мужиков живьем шкуру драли, плетьми до смерти забивали и скотину мужицкую гончими затравливали, – они кто такие?
Смутился епископ: знал, что Яносик говорит правду. А Яносик поднялся во весь рост, касаясь головой потолка, и громким голосом заговорил:
– Я в Полянах сидел, на горах, а разбойничать ходил только в Венгрию. Я бедным помогал, потому что разбойник всех людей хочет сделать равными: затем господь бог его создал, затем его и хранит. Я в Польшу не хаживал. Но пришли ко мне с плачем и жалобами такие же мужики, как и я, и призывали отомстить панам. Я сюда пришел защищать мужиков от панов и мстить панам за мужицкие обиды. Вы меня называете грабителем, поджигателем и убийцей, – так берите же крест, станьте во главе мужиков и защищайте их! Да!
Яносик гремел на весь шалаш.
Ксендз Пстроконский поднял руки к небу и воскликнул:
– Как господь бог обратил Савла в Павла, так и я тебя, разбойничий атаман, хочу обратить в защитника короля!
Мужики переглянулись: они не понимали слов епископа.
А епископ Пстроконский продолжал:
– Господин и отец наш, король Ян Казимир, бежал от шведов в Силезию. Пресвятая дева Мария спасла Ясногорский монастырь, и народ воспрянул духом, надежда просыпается в сердцах. Кое-где поднимаются даже бедняки, простые люди и колотят врагов во имя пресвятой девы. Король жаждет вернуться, стать во главе восстания против шведских насильников. Живет он в Ополье, в Силезии, недалеко отсюда, за горами. Горцы! Короля надо провести в Польшу через ваши горы!
На это Яносик, который было снова уселся и протянул ноги к очагу, сказал:
– А мне какое дело до этого?
– Как какое дело? – воскликнул ксендз Пстроконский. – Ведь ты же поляк, сын Польши, Речи Посполитой?
– Я поляк, а там, за Татрами, – липтовцы и венгры, а внизу – ляхи.
– Какие такие ляхи?
– А те, которые возле Кракова и в Кракове живут.
– Да ведь это-то и есть поляки. Братья твои!
– Братья мои, гурали, ходят в лаптях. А ляхи – это другой народ.
– Да ведь речь у них та же самая!
– У рыб тоже один язык, а нешто форель щуке сестра? Или мурена – лососю?
– Постой! Ведь король один надо всеми?
– Медведь тоже в Татрах хозяин, а ведь ради этого коза с лисицей вместе воду не пьют?
– Вы короля своего не любите?
– Я его не видал.
– Не хотите помочь тому, кто нуждается в помощи?
– Да я с Полян спустился и четыре года людям помогаю.
Ксендз Пстроконский стал взволнованно рассказывать о короле. О том, как жил он в Варшаве в замке и владел и правил страной, как пришлось ему бежать и скитаться. Наконец Гадея, лежавший в углу на скамье, заметил:
– Выходит, словно, к примеру, хозяина из его избы выгнали.
В ответ на это Яносик, хозяйский сын, поднял голову и сказал:
– Хозяина из его избы никто выгнать не смеет.
На эти слова Яносика ксендз Пстроконский тотчас откликнулся.
– Ну, так оно и есть, так и есть! – вскричал он. – Шведы короля прогнали из Польши, как хозяина из избы!
– Это непорядок, – сказал Гадея. – Король – это король. Выгонять его никто не смеет. Это несправедливо.