Легенда
Шрифт:
Рек напился. «Не то чтобы всерьез, но в самый раз, чтобы ни к чему всерьез не относиться», — думал он, глядя в хрустальный кубок, откуда бросало кровавые тени рубиновое вино.
Огонь очага грел спину, и дым ел глаза, примешиваясь к запаху немытых тел, стынущей еды и намокшей одежды. Пламя в фонаре заплясало — в комнату ворвался порыв ледяного ветра. Кто-то вошел, захлопнул дверь и извинился, что напустил холода.
Прерванные было разговоры возобновились, разом забубнила дюжина голосов. Рек пригубил вино и содрогнулся, услышав чей-то смех, — этот звук пробрал его холодом
О войне.
Такое короткое слово — и сколько всего в нем заключено.
Кровь, смерть, сеча, голод, ужас, чума.
Снова грянул смех. Кто-то взревел:
— Несчастные варвары! Легкая пожива для дренайских копий.
Ему ответили новые раскаты смеха.
Рек разглядывал хрустальный кубок — такой красивый, такой хрупкий. Изваянный с заботой, даже с любовью, тонкий и изысканный, словно осенняя паутинка. Рек поднес кубок к лицу — в нем отразилась сразу дюжина глаз, и в каждом читалось обвинение.
На миг Реку захотелось грохнуть кубком об пол и разбить его вместе с обвиняющими глазами. Но он этого не сделал.
Не такой уж я дурак, сказал он себе. Пока еще нет.
Хореб, трактирщик, вытер толстые пальцы полотенцем и обвел усталым, но настороженным взглядом зал. Ссору не обязательно останавливать окриком и кулаком — вначале бывает достаточно слова и улыбки.
Война.
Почему даже приближение ее низводит человека до зверя?
Хоребу были хорошо известны почти все посетители. Семейные люди, крестьяне, купцы, ремесленники. Мирные, надежные, добрые в большинстве своем мужики. И вот они сидят, толкуя о смерти и о славе, готовые уничтожить любого, кого заподозрят в сочувствии к надирам. Стоит только послушать, с каким презрением они выговаривают самое это слово — «надиры».
«Но скоро они прозреют», — печально думал Хореб. И как еще прозреют! Хозяин поглядел на дочек, разносящих кружки и вытирающих столы, и в глазах его зажегся теплый огонек. Крошка Дори, вспыхнувшая под своими веснушками от чьей-то вольной шутки; Беса — вылитая мать, высокая и белокурая; толстушка Несса — всеобщая любимица, просватанная за Норваса, пекарского подмастерья. Хорошие девчушки, радость, посланная ему судьбой. Взгляд Хореба упал на высокую фигуру в синем плаще, сидящую у окна.
— Чтоб тебе, Рек, опять ты за свое! — пробормотал Хореб себе под нос. Он выругался, снял свой кожаный передник, взял наполовину полный кувшин с пивом, кружку — подумал — и достал из шкапчика бутылку крепкого вина, которую берег на свадьбу Нессы.
— Поделись бедой — и она увеличится вдвое, — сказал он, усаживаясь напротив Река.
— Одна голова плоха, а две еще хуже, — ответствовал Рек, наполняя свой бокал хозяйским вином. — Знавал я одного полководца, — продолжал он, вертя своими длинными пальцами бокал и наблюдая, как играет вино. — Он ни одного сражения не выиграл и ни одного не проиграл.
— Как так?
— Ты ведь знаешь ответ. Я тебе уже рассказывал.
— У меня плохая память. И потом, я люблю слушать твои истории. Как это возможно — не проиграть и не выиграть?
— А он сдавался при первой же опасности. Умно, правда?
— Как могли солдаты подчиняться ему, если он никогда не побеждал?
— Так ведь он и побежденным не бывал — а стало быть, и они тоже.
— А ты бы пошел за таким?
— Ни за кем я больше не пойду — а уж за воеводой и подавно. — Рек повернул голову, прислушиваясь к разговорам вокруг, и даже глаза прикрыл. — Послушай-ка их. Послушай, как они толкуют о ратных подвигах.
— Откуда им знать, друг мой Рек? Они этого не нюхали и на язык не пробовали. Не видели, как воронье, кружа черной тучей над полем битвы, выклевывает глаза мертвецам, как лисицы выдирают жилы, как черви...
— Замолчи, будь ты проклят! Мне напоминать не надо. И будь я проклят тоже, если пойду. Когда у Нессы свадьба?
— Через три дня. Он хороший парень, заботливый. Все плюшки ей таскает. Скоро она будет как бочка.
— Не от плюшек, так от чего другого, — подмигнул Рек.
— Да уж, — широко усмехнулся Хореб. Они сидели вдвоем среди накатывающего волной шума, молча и задумчиво попивали свое вино. Потом Рек подался вперед.
— Первый удар они нанесут по Дрос-Дельноху. Известно тебе, что там всего десять тысяч человек?
— Насколько я слышал, еще меньше. Абалаин только и знал, что урезывать регулярные войска, довольствуясь ополчением. Однако там шесть высоких стен и крепкий замок. Да и Дельнар не дурак — он сражался при Скельне.
— Да ну? Это там, что ли, один воин вышел против десяти тысяч, швыряя горы в супостата?
— Сага о Друссе Легендарном, — понизил голос Хореб. — Сказка о великане, в чьих глазах была смерть и чей топор наводил ужас. Собирайтесь в кружок, детки, и берегитесь темноты, где таится зло, покуда я рассказываю.
— Паршивец этакий. Как ты пугал меня в детстве. Ты ведь знал его — Друсса?
— Давным-давно. Говорят, будто он умер. А если и жив, то ему уже за шестьдесят. Мы бились вместе в трех сражениях, но я только дважды говорил с ним. И лишь однажды видел его в деле.
— И что, хорош он был?
— Страсть и вспомнить. Это было как раз перед Скельном и поражением Бессмертных — так, переделка. Да, он был очень хорош.
— Неважный из тебя рассказчик, Хореб.
— Ты хочешь, чтобы я, как эти дурни, без устали молол о войне, смерти и резне?
— Нет, — покачал головой Рек, допив вино. — Нет, не хочу. Ты ж меня знаешь.
— Знаю достаточно, чтобы любить тебя, хотя...
— Хотя что?
— Хотя ты сам себя не любишь.
— Не правда. — Рек снова наполнил свой бокал. — Я себя очень даже люблю. Просто знаю себя лучше, чем других.
— Порой мне думается, Рек, что ты чересчур требователен к себе.
— Ну нет. Нет. Я требую очень немногого. Я ведь знаю свою слабость.
— Странное дело. Чуть ли не каждый человек уверяет, будто знает, в чем его слабость. А спросишь его, он скажет: я, мол, слишком щедр. Ну а твоя слабость в чем? Давай выкладывай — трактирщики для того и существуют.