Легенда
Шрифт:
Мир меняется, и скоро Реку станет негде укрыться.
Он подумал о Хоребе и его дочерях. Шестьсот лет дренаи насаждали цивилизацию в мире, плохо приспособленном для этого. Они завоевывали, поучали и правили, в целом, мудро. Но теперь они пришли к своему закату, и новая империя уже готова подняться из крови и пепла старой. Рек снова подумал о Хоребе и рассмеялся. Старый хрыч определенно выживет, что бы ни случилось. Даже надирам нужны хорошие гостиницы. Но его дочки? Что будет с ними, когда орда ворвется в город? Кровавые картины замелькали у Река
— А, будь все проклято! — вскричал он, скатился с кровати и распахнул покрытое льдом окно.
Зимний ветер хлестнул угревшееся в постели тело, вернув Река к настоящему и к долгому путешествию на юг. Он подошел к скамейке, где лежала приготовленная для него одежда, и быстро оделся. Белую шерстяную рубашку и синие тугие штаны подарила ему славная Дори; камзол с шитым золотом воротником напоминал о днях былой роскоши в Вагрии; овчинный полушубок с золотыми завязками дал Хореб, а длинные, до бедер, сапоги из оленьей кожи достались Реку от некоего усталого путника в захолустной гостинице. «И удивился же тот, должно быть», — подумал Рек, вспоминая, как всего месяц назад прокрался со смесью страха и возбуждения в комнату к проезжему. У платяного шкафа стояло высокое, в полный рост, бронзовое зеркало, и Рек окинул долгим взглядом свое отражение. На него смотрел высокий мужчина с каштановыми волосами до плеч и холеными усами, очень представительный в своих краденых сапогах.
Рек натянул через голову перевязь и вдел в нее меч в черных с серебром ножнах.
— Герой, да и только, — сказал он с кривой усмешкой своему отражению. — Хоть картину пиши.
Он вынул меч и сделал выпад, косясь на зеркало. Запястье не утратило гибкости, и хватка оставалась твердой.
— Фехтуешь ты недурно, — сказал он себе, — этого у тебя не отнять.
Он взял с подоконника серебряный обруч — свой талисман, похищенный некогда в лентрийском борделе, — и надел себе на лоб, откинув за уши темные волосы.
— Может, на самом деле ты не так уж хорош, — сказал он отражению, — но, клянусь всеми богами Миссаэля, по виду этого никто не скажет! — Человек в зеркале улыбнулся ему глазами. — Не смейся надо мной, Регнак Скиталец. — Он перебросил плащ через руку и спустился в зал, окинув взглядом ранних посетителей. Хореб окликнул его из-за стойки.
— Ну вот, Рек, совсем другое дело! — Трактирщик в насмешливом восхищении откинулся назад. — Ты точно вышел прямиком из поэмы Сербара. Выпьешь?
— Нет. Погожу еще малость — лет так десять. Вчерашнее пойло до сих пор бродит у меня в утробе. Собрал ты мне отравы в дорогу?
— Ага. Червивые сухари, заплесневелый сыр и ветчина двухлетней давности. А еще фляжка самого худшего...
Разговоры смолкли — в таверну вошел провидец. Полы выцветшей синей одежды хлопали вокруг костлявых ног, и посох постукивал по полу. Рек с отвращением отвел взгляд от его пустых глазниц.
Старик протянул руку, на которой недоставало среднего пальца.
— Посеребри ладонь — узнаешь будущее, — прошелестел он, словно ветер в голых ветвях.
— И
— Ты про глаза? — спросил Рек.
— Ну да. Как может человек сам себе выколоть глаза?
— Будь я проклят, если знаю. Они говорят, будто это помогает им прорицать.
— Все равно что урезать себе некий орган, чтобы лучше любить женщин.
— В этом что-то есть, дружище Хореб.
Старец, привлеченный звуком их голосов, приблизился к ним с протянутой рукой.
— Посеребрите ладонь, — пропел он.
Рек отвернулся.
— Ну же, Рек, — подзадорил Хореб. — Послушай, что сулит тебе дорога. Вреда не будет.
— Ты заплати, а я послушаю.
Хореб полез в карман своего кожаного передника и опустил в ладонь старца мелкую серебряную монету.
— Скажи, что ждет моего друга. Свое будущее я знаю и так.
Старец присел на корточки, достал из своей потрепанной сумы горсть песка и рассыпал вокруг себя на полу. Потом вынул шесть костяшек с вырезанными на них рунами.
— Это ведь человеческие кости, да? — прошептал Хореб.
— Так говорят, — ответил Рек.
Старик в полной тишине завел песнь на древнем языке, бросил кости на песок и провел пальцами по рунам.
— Вижу правду, — сказал он наконец.
— К чему мне правда, старик? Расскажи лучше красивую сказку с прекрасными девами.
— Вижу правду, — повторил провидец, будто не слыша его.
— Ладно, ко всем чертям! Говори свою правду.
— Хочешь ли ты услышать ее, человече?
— Брось свои церемонии — говори и ступай своей дорогой!
— Полегче, Рек, — так уж у них заведено, — сказал Хореб.
— Возможно — но что-то больно долго он примеривается испортить мне день. Ничего хорошего от них все равно не услышишь. Сейчас он скажет, что меня заберет чума.
— Он хочет правды, — согласно обряду произнес Хореб, — и поступит с нею мудро и правильно.
— Не хочет он ее, и мудрости от него ждать не приходится, — сказал провидец. — Но судьбу свою он знать должен. Ты не хочешь слышать, как умрешь, Регнак Скиталец, сын Аргаса, и я не скажу тебе об этом. Нрав у тебя переменчивый, и отвага посещает тебя лишь временами. Ты вор и мечтатель, твоя судьба будет долго гнаться за тобой. Ты будешь бежать от нее, но прибежишь обратно к ней. Но ты уже знаешь об этом, Длинноногий, — ночью ты видел это во сне.
— И только-то, старик? Немного за серебряную монету.
— Князь и Легенда бок о бок на стене. В крови и мечтаниях крепость стоит — падет она иль нет?
Промолвив это, старец повернулся и вышел вон.
— Что тебе снилось сегодня ночью, Рек? — спросил Хореб.
— Но ты же не веришь в эту чепуху?
— Что тебе снилось? — настойчиво повторил трактирщик.
— Ничегошеньки. Я спал как бревно. Только проклятая свечка мешала. Ты оставил ее гореть, и она чадила. Поосторожнее надо быть. Мог бы начаться пожар. Каждый раз, останавливаясь тут, я говорю тебе об этих свечках, а ты меня не слушаешь.