Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец
Шрифт:
– Может, опоили тебя чем? – проговорил Фома.
– Может, и опоили, – пожал плечами Василий. – Ничего не помню.
– Совсем ничего? – поинтересовался Домаш.
– Одного из злодеев, кажется, Жидятой звали. Может, это был мельник Жидята?
– Мельника Жидяту убили вчера, – сказал Потаня, – а женка его и сыновья сгинули незнамо куда.
– Кто же теперь на их мельнице живет? – спросил Василий.
– Никто не живет. Мельница та в княжеском владении. Вот приедет новый князь, поселит там кого-нибудь.
– Я
– Давайте съездим, – согласился Потаня.
После полудня сели молодцы на коней и поскакали к Жидятиной мельнице. Это было по дороге к Рюрикову городищу.
В доме мельника всюду были следы поспешного бегства. В одной из комнатушек Василий задержался. Он узнал стол, за которым ему довелось посидеть, узнал кувшин и кадушку, стоящие на нем. В кадушке была вода. На полу валялся обгоревший березовый веник. Значит, это был не сон!
Выйдя на двор, Василий посмотрел на конек крыши – там висел белый лошадиный череп.
На мельнице был обнаружен глубокий погреб с опущенной в него лестницей.
Василий узнал и место своего заточения. Мысли его перепутались. Даже после подтверждения своих догадок он никак не мог связать воедино все случившееся с ним накануне. Во всем этом было что-то непонятное и необъяснимое.
За огородом на пригорке, куда доносился шум воды с плотины, была найдена свежая могила. Видимо, здесь покоился прах мельника Жидяты.
Осмотрев все вокруг, молодцы поехали обратно в Новгород.
– Ну что, тот ли это погреб? – спросил Потаня у Василия.
– Тот самый, – ответил Василий.
– Жидята все-таки поплатился за свое злодеяние, – промолвил Домаш. – Страшный, говорят, был человек. Жена его и вовсе колдуньей слыла.
– Вася, видел ты женку Жидяты? – спросил Фома.
– Нет, не видел, – ответил Василий и опустил глаза.
Во время летнего солнцестояния в лугах над Волховом начинались вечерние гулянья. Девицы плели венки из луговых цветов, опускали их в реку, загадывая о суженом.
В эту пору лета старые люди собирают лечебные травы, чтобы подоткнуть их под матицу в доме – для здоровья и от гнуса. Замужние женщины ходили на реку мыть квашню и подойники, дабы жить богаче.
В ночь на Ивана Купалу, по славянским поверьям, выходили из земли души умерших, а возле рек и озер озоровали русалки.
Но буйство солнечных дней, самых длинных в году, не горячило кровь Василию, девичий смех под окном не учащал его сердцебиение, как в былые времена. Целыми днями Василий не выходил из своей светелки, листал книги или бродил из угла в угол.
Друзья недоумевали: уж не заболел ли Василий?
Как-то за обедом Фома проворчал:
– Кое-кто недавно корил нас, что на боку лежать мы горазды, а сам ни на дело, ни на веселье
Фома умолк, поймав на себе строгий взгляд Потани.
– Я не держу вас, – не отрываясь от тарелки с супом, сказал Василий. – Веселитесь на здоровье иль занимайтесь делом каким.
– Да мы-то веселимся, – отозвался Костя Новоторженин, – не один вечер уже возле реки провели с парнями и девчатами с Неревского конца. Все о тебе спрашивают. Где да где Василий? Почто мы тебя с собой не привели? Будто ты дитятко малое!
Василий отодвинул от себя тарелку с похлебкой.
– Ладно, будь по-вашему. Нынче вечером пойду с вами через костер прыгать.
Побратимы оживились, заулыбались. Особенно Фома.
– Времени до вечера еще навалом, Вася, – с улыбкой заговорил он, – так что успеешь и поразмыслить, и книги почитать. Я и сам, может, читал бы дни напролет, да вот беда – грамоте не обучен. А учиться лень.
Обижаться на своих друзей Василий не умел: хоть и бывали у них размолвки, но до вражды никогда не доходило. По всему выходило, что побратимы во многом лучше самого Василия. Взять хотя бы Фому.
Пусть Фома неграмотный, зато любое зло, как бы оно ни маскировалось, от добра отличит. Говорит нескладно, зато складно мыслит, и в его косноязычной речи нет-нет да и промелькнет народная мудрость, ибо востер умом Фома. Все полезное, где бы он ни услышал, – запоминает. Да и привязан Фома к Василию, любит его, как брата родного. Одно слово – побратим. Ну как не уступить такому другу!
Незаметно подкрался вечер. И хотя светло еще было, но дневные птахи уже смолкли, уступая место пернатым певцам сумерек.
Солнце наполовину скрылось за лесом. Опустилась тишина. И только в лугах и перелесках за городской стеной среди чуткого безмолвия доносились издалека переклички парней и звонкий девичий смех.
Василий и его побратимы, поплутав по лесу, неожиданно набрели на поляну, посреди которой ярко пылал огромный костер. Вокруг костра водили хоровод два десятка нагих девушек с венками на головах. Распущенные по плечам волосы делали юных танцовщиц похожими на русалок. Рядом на траве валялись брошенные девичьи одежды.
Угодили молодцы на сокровенное девичье гадание.
При виде парней, вышедших из леса, девицы подняли громкий испуганный визг и бросились врассыпную, как встревоженные косули. Некоторые из девиц успели подхватить с земли одежку, но многие так и убежали в лес обнаженными. Замелькали среди деревьев соблазнительные белокожие девичьи спины, плечи и иные округлости, до коих так жадны мужские очи.
Одержимые веселым азартом, молодцы кинулись вдогонку за убегающими девушками, улюлюкая на бегу.