Легенды и мифы Невского проспекта
Шрифт:
Л.М. Рейснер
Среди товарищей ее называли: «Муза революции», «Валькирия революции» и «Диана-воительница». Решительная и непримиримая красавица, во время Гражданской войны она была политработником Красной армии. После того как стала женой заместителя наркома по морским делам России Федора Раскольникова, Лариса Михайловна называла себя романтической аббревиатурой «коморси». Эта грамматическая конструкция расшифровывалась весьма прозаически: «КОмандующий МОРскими СИлами». Однако в народе ее называли иначе: ЗАМестительница КОМиссара ПО МОРским ДЕлам, или еще проще: «ЗАМКОМ ПО МОРДЕ». Это более соответствовало ее бескомпромиссному и непримиримому железному характеру. Говорят, судьбы врагов революции ее не волновали. Она могла лично подписать расстрельный приговор. А затем, за несколько минут до казни, позволяла себе развлекать приговоренного к смерти милыми разговорами за чашкой чая. Похоже, и вправду наступал «железный век» русской культуры.
Лариса Рейснер умерла неожиданно, в феврале 1926 года. В мае ей мог исполниться только 31 год. Умерла от брюшного тифа. Говорят, заразилась, выпив «от неосторожности или на бегу» стакан сырого молока.
С 1832 года в здании Адмиралтейства находится Высшее военно-морское училище, в советское время носившее имя Ф.Э. Дзержинского, – учебное заведение для подготовки офицеров-инженеров Военно-морского флота, в том числе специалистов по ядерным реакторам. Оно ведет свое начало от Училища корабельной архитектуры, основанного в Петербурге в 1798 году. По давно сложившейся фольклорной традиции, училище в обиходной речи называют «Дзержинкой».
Среди курсантских обычаев, бытующих в стенах училища, есть один, резко выделяющийся на фоне подобных шуточных ритуалов. Наиболее отличившиеся на выпускных экзаменах курсанты «Дзержинки» накануне присвоения им первого офицерского звания прыгают в парадной форме в бассейн фонтана перед Адмиралтейством. А еще более отчаянные совершают этот прыжок в Неву с гранитного парапета Адмиралтейской пристани.
В так называемое перестроечное время, несмотря на определенный комизм толков о появившихся в устье Невы метродраконах и дамбомутантах, городской фольклор не покидали обывательские кошмары, связанные с неопределенностью времени, неустроенностью жизни и естественным страхом перед будущим. Согласно некоторым легендам, над Петербургом висит постоянная угроза радиоактивного заражения. Будто бы в самом центре, прямо под шпилем Адмиралтейства, глубоко под землей расположен учебный класс Военно-морского училища имени Дзержинского. Класс оборудован самым настоящим действующим атомным реактором. Правда, неуверенно успокаивает легенда, между шпилем и этим реактором, на одной оси с ними, находится кабинет начальника училища, который, как заложник, с утра до вечера сидит на этой пороховой, то бишь атомной, бочке. «Но мало ли что…», – тревожно добавляют рассказчики.
Адмиралтейство. XIX в.
Роль Адмиралтейства в формировании центральной, исторической части Петербурга общеизвестна. В XIX веке Адмиралтейство называли «Полярной звездой», от которой расходятся улицы-лучи: Гороховая – в центре, Невский и Вознесенский проспекты – по сторонам. Любители «высокого штиля» окрестили Адмиралтейство основанием «Морского трезубца», или «Невского трезубца», держащего на своих пиках всю топографическую сеть города. Городская молва утверждает, что Адмиралтейская игла издавна окружена необъяснимым «ассоциативным полем». Вот уже многие годы ласточки, возвращаясь из дальних стран с появлением первого весеннего солнца, сначала «направляются к Адмиралтейству посмотреть цела ли игла».
Ко второй половине XVIII века надобность в Адмиралтействе как крепости окончательно отпала. Постепенно эспланада перед ним, которую в народе чаще всего называли «Адмиралтейской степью», теряла свои фортификационные черты. Уничтожались земляные валы с бастионами, засыпались рвы с водой. В 1816 году на месте наружного канала был разбит бульвар. В Петербурге его называли «Адмиралтейским бульваром», или «Адмиралтейским променадом». По утверждению многих знатоков старого Петербурга, именно этот бульвар вошел в «энциклопедию русской жизни» – роман Пушкина «Евгений Онегин». Сюда, «надев широкий боливар», выходил на променад его главный герой. По свидетельству историка М.И. Пыляева, Адмиралтейский бульвар был «центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые». Тем не менее авторитет сведений, полученных с бульвара, среди общественности оставался непререкаемым. «Да, где вы это слышали?» – недоверчиво восклицали петербуржцы. «На бульваре», – торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Таких распространителей слухов и новостей, услышанных на Адмиралтейском бульваре, в Петербурге называли «Бульварный вестовщик» или «Гамбургская газета». Как нам кажется, этимология понятия «бульварный» в значении «газета» или «литература, рассчитанная на обывательские, мещанские вкусы», восходит к тому знаменитому Адмиралтейскому бульвару.
Остальная территория бывшего гласиса представляла собой огромное неухоженное пыльное поле, которое в городе прозвали «Петербургской Сахарой».
Балаганы в XIX в.
Практически весь XIX век отмечен в Петербурге ежегодными общегородскими народными гуляньями, праздничное половодье которых буквально захлестывало весь город во время Пасхи или Масленицы. Накануне этих православных праздников на Адмиралтейской площади с фантастической скоростью вырастали пестрые волшебные городки с балаганами, американскими горами, русскими качелями и каруселями. Между прочим, известное понятие «лубочное искусство», то есть искусство низменное, недостойное внимания высоколобых профессионалов, пошло будто бы от тех самых временных балаганных строений, которые, ради экономии, делались из самого дешевого материала – луба, или липовых досок. В связи с этим в фольклоре даже сохранились некоторые приметы довольно пренебрежительного отношения к балаганным постройкам. В 1838 году на Адмиралтейской площади возник пожар. Пострадали люди. В «Записных книжках» П.А. Вяземского сохранился любопытный диалог, записанный по горячим следам: «Слышно, что при пожаре довольно много народу сгорело». – «Чего „много народу!“ Даже сгорел чиновник шестого класса».
Шумные толпы простого люда с раннего утра тянулись на Адмиралтейский луг со всех концов города. Кареты и экипажи высшей и средней знати, обгоняя пеших горожан, спешили к началу гуляний. Отказаться от посещения этих ежегодных праздников в Петербурге считалось дурным тоном. В запасе петербургского городского фольклора имелся бесконечный синонимический ряд крылатых фраз и выражений на одну и ту же тему: «Побывать на балаганах», «Побывать на горах», «Под горами», «На горах», «Под качелями». На бытовом языке это означало «посетить пасхальные или масленичные гулянья». Зимой гулянья устраивались на запорошенном льду промерзшей Невы перед Адмиралтейством, где возводились гигантские ледяные сооружения, известные в просторечии под названием «Невские горы». В арсенале городской мифологии с того времени сохранилась поговорка: «На горах покататься, блинами объедаться».
Гостей на балаганах встречали легендарные, так называемые балаганные, деды. Громкими голосами, стараясь перекричать друг друга, они зазывали на представления с балконов дощатых павильонов-балаганов. Чаще всего это были рифмованные монологи ироничного, «биографического» характера, что особенно импонировало невзыскательной публике:
Жена моя солидна,За три версты видно.Стройная, высокая,С неделю ростом и два дни загнувши.Уж признаться сказать,Как бывало в красный сарафан нарядитсяДа на Невский проспект покажется,Даже извозчики ругаются:Очень лошади пугаются.Как поклонится,Так три фунта грязи отломится.Венчали нас у Фрола,Против Гостиного двора,Где висят три фонаря.Свадьба была пышная,Только не было ничего лишнего.Кареты и коляски не нанимали,Ни за что денег не давали.Невесту в телегу вворотили,А меня, доброго молодца, посадилиК мерину на хвостИ повезли прямо под Тучков мост.Там была и свадьба.Настает, братцы, Великий пост,Сатана поджимает хвостИ убирается в ад.А я этому рад.Пошел я гулять в Пассаж —Красоток там целый вояж:Одни в штанах да в валенках,Другие просто в тряпках,От одной пахнет чесноком,От другой несет вином.А у моей жены имений не счесть,Такие часы есть,Их чтоб заводить,Нужно из-под Смольного за Нарвскую заставу ходить.А рыжий-то, рыжий, глядите-ка, люд православный,Так и норовит кому-нибудь в карман.Доверительные монологи о женах перебивались рифмованными назидательными повестями, героями которых становились сами балаганные деды.
Это был только зачин. Дальше завороженные слушатели становились свидетелями захватывающих приключений, ради которых, собственно все и затевалось:
Был я тогда портным.Иголочка у меня язовенькая,Только без ушка —Выдержит ли башка?Как стегну,Так кафтан-шубу и сошью.Я и разбогател.У меня на Невском лавки свои:На правой стороне это не мое,А по левой вовсе чужие.Прежде я был купцом,Торговал кирпичомИ остался ни при чем.Теперь я живу день в воде, день на дровахИ камень в головах.Богатые на коварную выдумку и щедрые на беззлобную шутку владельцы балаганов наперебой изощрялись друг перед другом. Доверчивые счастливчики, опережая один другого, протискивались внутрь ярко освещенной пустой палатки, вход в которую объявлялся бесплатным. Оглядывались вокруг, обшаривали глазами стены и, ничего не обнаружив, злые и раздраженные шли к выходу. И тут их встречал ухмыляющийся хозяин, над головой которого была прибита едва заметная вывеска: «Выход 10 копеек». Делать нечего – приходится платить, но признаться нетерпеливо ожидающим своей очереди в балаган в том, что остался в дураках, никто не решается. И очередь не убывает.