Легенды и мифы России
Шрифт:
Осторожные хозяева в деревнях предусмотрительно соблюдают все, что указывается вековечными обычаями, зародившимися в глухие и давние времена безверия, чтобы обезопаситься от беса, не допустить его прятаться в избе и тем подвергать ее в грозовое время опасностям пожара.
С этою целью опытные, пожилые деревенские хозяйки советуют: «Во время грозы нельзя быть с растрепанными волосами, в подоткнутом платье — много места тут укрываться анчутке-беспятому (бесу). Всякую посуду в избе надо опрокинуть, если она пустая, налитую следует поспешно закрестить. Не надо в голове искаться: не одну такую бабу стрела забила насмерть, других же оглушила». Полезно также держать на чердаке громовую стрелу или чертов палец (белемнит, скипевшийся или вообще сплавленный ударом молнии песок). В последнее средство слепо веруют все поголовно, и, найденный на песчаных берегах речек, этот конусообразный камень, в виде пальца, бережно прячут и тщательно хранят. Но всего полезнее держать пост, особенно в Ильинскую пятницу, или мазать молоком косяки дверей и окон; полезно также вывешивать за окно полотенце с покойника. Если же бес не побоится ни того, ни другого, то наверное не устоит он перед горящей свечкой, с
— Громовых стрел два сорта: от огненных происходят пожары, а каменные или чугунные убивают людей, расщепляют деревья, — толкуют словоохотливые деревенские старушки, и каждая из них, на случай грозы, припасает ладан, чтобы посыпать его на уголья в печной загнетке, или на раскаленную сковородку, так как «черт ладану боится».
Кроме «небесного» огня, великую силу имеет также тот сорт огня, который обычно называется «живым».
Крутили мужики около палки веревку: веревка загорелась. Приняли огонь на сухую смоленую спицу — развели костер. Разобрали огонь по домам и старались его долго поддерживать. Очень его ценили и почитали, потому что это был именно «живой огонь», из дерева вытертый, свободный, чистый и природный. Вологодские мужики сняли колосники (жерди) с овина, изрубили их на части и также терли, пока те не загорелись; огнем таким разожгли они костры: один на улице, другой в скотском прогоне, третий в начале поскотины и четвертый в середине деревни. Через второй костер перегнали они весь скот, чем и воевали с сибирской язвой.
Вообще, как мера борьбы с болезнями, живой огонь в большом употреблении. В одной деревне, например, умирал народ от тифозной горячки, и крестьяне, чтобы избавиться от нее, задумали установить праздник положивши чествовать Николу Угодника. Собрались они всей деревней, от мала до велика, и положили тушить в избах все огни до последнего уголька, для чего залить все горнушки (печурка, загнетка, бабурка и проч.). При этом мужики строго-настрого наказывали бабам не сметь топить печей, пока не будет приказано, а сами притащили к часовне два сухих бревна, прикрепили к одному рукоятку, как у пилы, и стали тереть одно бревно о другое. Но на этот раз, как ни бились, ничего не вышло: бревна нагрелись, даже обуглились, а огня не появилось.
«Значит, — заключили крестьяне, — не указ: Богу не угодно. Надо попробовать в другое время!» И порешили устроить праздник в третье воскресенье после Пасхи. Снова принялись за бревна — огня добывать. На этот раз, промеж бревнами, в щели, всполыхнулось как бы малое-малое пламя, и огонек обозначился. Подхватили его на сернички, подложили огонь под костер, разожгли, — стали через огонь прыгать по-козлиному, а стариков и малых детей на руках перетаскивали. Разнесли потом огонь по домам; затопили печи; напекли-нажарили. Затем подняли иконы, позвали священника, пригласили всех духовных: стали молиться. За молебном начали пировать, безобразить в пьяном виде на улицах и бесчинствовать до уголовщины: соседку помещицу за то, что она не послушалась мирского приговора и затопила печи, не дождавшись общественного огня, наказали тем, что выжгли всю ее усадьбу — с домом, службами, хлебными и всякими запасами.
Все подобные священнодействия, переданные народу по прадедовскому завещанию, предпринимаются, главным образом, ввиду защиты себя и домашнего скота от повальных болезней. Там, где эти падежи часты, как например, в Новгородской губернии, для вытиранья живого огня, устраивается даже постоянное приспособление в виде машины, так называемый «вертушок». Два столба врыты в землю и наверху скреплены перекладиной. В середине ее лежит брус, концы которого просунуты в верхние отверстия столбов таким способом, что могут свободно вертеться, не переменяя точки опоры. К поперечному брусу, одна против другой, приделаны две ручки, а к ним привязаны крепкие веревки. За веревки хватаются всем миром и среди всеобщего упорного молчания (что составляет непременное условие для чистоты и точности обряда) вертят брус до тех пор, пока не вспыхнет огонь в отверстиях столбов. От него зажигают хворостины и подпаливают ими костер. Как только последний разгорится, все бросаются к стаду, которое еще накануне священного дня было сбито в табун и выгнано в поле к ручью, и затем, не пропустив ни одной животины, перегоняют всех через огонь. А чтобы вера в очистительную силу этого огня стояла в деревне крепче, по обеим сторонам костра выкапывают две ямы: в одну зарывают живую кошку, в другую собаку, — этим отнимают у чумных оборотней силу бегать по дворам кошками и собаками и душить скотину. Этот обычай окуривания практикуется и в Олонецкой губ. (например, в Петроз. и Лодейнопольск. у.), где он является в форме строго обязательного карантинного обряда, с тем различием, что в одних местах костры зажигаются обыкновенными спичками, в других стараются добыть из бруска живой огонь.
Уверовав в скрытую, таинственную силу живого огня, крестьяне, вместе с тем, не теряют благоговейной веры в мощь и влияние всякого огня, каким бы способом он ни был добыт. Коренной русский человек, с малых лет приглядывающийся к родным обычаям и привыкший их почитать, не осмелится залить или плюнуть в огонь, хотя бы он убедился на чужих примерах, что за это не косит на сторону рот, и виноватые в этих поступках не чахнут и не сохнут. Точно так же те, которые придерживаются старых отеческих и прадедовских правил, не бросят в затопленную печь волос (чтобы не болела голова), не перешагнут через костер, не сожгут в нем экскрементов человеческих (из боязни корчей и судороги тем людям). Почтение к огню во многих местностях Великороссии (а в Белоруссии повсюду) доведено до того, что считают великим грехом тушить костер на полях, теплины на ночном ит. п., предоставляя самому огню изнывать в бессилии и тухнуть. Оберегая огонь от набросов нечистот, сжигают в печах сметенный сор и не выносят его вон, не выбрасывают через порог, чтобы не разнесло ветром, и чтобы недобрый человек по нему, как по следу, не наслал порчи. При наступлении сумерек огонь зажигается всегда с молитвой и, если при этом иногда начнут ссориться между собою невестки, то свекровь говорит:
— Полно вам браниться, удержите язык, аль не видите, что огонь зажигают?
И ссора прекращается, перебранка смолкает.
— Огонь грех гневить — как раз случится несчастье, — говорят крестьяне, вспоминая известную легенду, предостерегающую от перебранок при зажигании огня. Вот эта легенда, или, вернее, нравоучение: «Зажглись на чужом дворе два огня и стали между собою разговаривать:
— Ох, брат, погуляю я на той неделе! — говорит один.
— А разве тебе плохо?
— Чего хорошего: печь затапливают — ругаются, вечерние огни затепливаются — опять бранятся...
— Ну, гуляй, если надумал, только моего колеса не трогай. Мои хозяева хорошие: зажгут с молитвой и погасят с молитвой.
Не прошло недели, как один двор сгорел, а чужое колесо, которое валялось на том дворе, осталось целым».
Когда на Руси появилось христианство, оно хотя и ломало коренные народные обычаи, но в то же время зорко присматривалось к наиболее упрочившимся предрассудкам и старалось осторожно обходить их. Поэтому и огонь, издревле почитаемый русскими людьми, оно приняло под свое священное покровительство. Провозвестники нового учения оценили в огненной стихии ее очистительное начало и, угождая всеобщим верованиям, признали в нем освящающую силу. В таком смысле внесли слово «огонь» и в молитвенные возношения, поставив его, с изумительным дерзновением, неизмеримо высоко: наравне с дарами Св. Духа. Несколько веков стояло это слово в церковных требниках не на своем месте и произносилось в возгласах при освящении воды в навечерие Богоявления: «Сам и ныне Владыко, святив воду сию Духом Твоим Святым и огнем», пока не догадались, что это явная и грубая ошибка, противная коренному смыслу христианского вероучения. Так было до 1626 года, когда духовному люду привелось твердо убедиться в том, что этого придатка нет в тех греческих богослужебных книгах, с которыми приведены все «обиходы» церковные. Поэтому в богатых церквах велено было отобрать те требники и заменить их исправленными, а в бедные приходы, которым было не по силам покупать новые и дорогие книги, приказано было ехать поповским старостам (нынешним благочинным) и то предательское слово зачернить, замазать, заклеить бумажкой. Самим же священникам указом предписано этого «прилога не говорить». Указ был исполнен в точности, без всякого прекословия, и только не налаживалось дело у стариков священников, которые по закоренелой привычке продолжали говорить это слово и, спохватившись, оправлялись и досадовали на себя, делая беспокойные телодвижения. Кончилось тем, что на эти случаи свидетели поповских неудач приладили к старой поговорке новый «прилог» — стали говорить: «Грех да беда на кого не живет — огонь и попа жжет». И, кроме того, шутки ради, стали укорять виноватых в обмолвках попов при честном народе: «На воду глядит, а про огонь говорит». Справедливость требует, однако, заметить, что далеко не везде исправление священных книг окончилось столь мирным и безобидным образом. В центре России оно вызвало недовольство, и в Москве, например, исключение из молитвы лишнего слова произвело неожиданное смятение. Из скромных келий монастырских дело книжных справщиков вынесено было на шумные городские площади и попало на суд и осуждение всякого праздного сброда. За старое и ненужное слово заступились убежденные суеверные люди, которые населяли окрестные городские слободы, занимаясь ремеслами, и те, которые торговали в самом центре города. К ним пристала и беспокойная голытьба, шатавшаяся без дела по площадям и улицам. И вот, в базарной толпе пронесся страшный слух: «Появились-де на Москве еретики, которые хотят огонь из мира вывести». Известием этим особенно встревожились ремесленники, более прочих нуждающиеся в огне для работ.
Выйдет указ, по еретическому наущению, погасить огни — и погасят, — уверенно говорили бывалые люди из кузнецов, оружейников, серебренников, царских поваров и проч.
— Наколдует еретик своим дьявольским наваждением — и самые огни на земле погаснут, — толковали промеж себя наиболее суеверные. А в торговых рядах и на площадях им поддакивали:
— Огонь, как и вода, очищает всякую скверну. В огне Сам Господь являлся людям и говорил с ними. Огонь нисшел с небеси: кто такой дерзкий осмелился его уничтожить?
Первым заметил в книгах ошибку и первым решился исправить ее знаменитый архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, незадолго перед тем содействовавший убедительными воззваниями своими ко всему православному русскому люду — спасению отечества от внутренних смут и нашествия чужеземцев. Ему поручено было исправление книг, испорченных неграмотными переписчиками и невежественными справщиками, но один из них сделал на архимандрита донос, весь смысл которого сводился к тому, что архимандрит-де подлинный еретик, не исповедующий Духа Святого, «яко огнь есть». Крутицкий митрополит Иона, человек ума невысокого, образования малого, характера слабого, управлявший церковными делами за отсутствием патриарха Филарета, еще томившегося в плену у поляков, — доносу поверил. Когда слух о мнимом еретичестве троицкого архимандрита достиг до келий Вознесенского монастыря, где жила инокиней мать царя, начали суд и дело. В царицыных кельях допрашивали заподозренного с двумя его товарищами-справщиками. На допрос главного виновника старались водить через весь город, среди враждебно настроенной, грубой и дерзкой толпы. Водили Дионисия на посмешище, хотя и в монашеском одеянии, но в рубище и цепях, а чтобы еще резче выделить его из толпы, иногда сажали на клячу без седла. Суеверы из невежественных ремесленников и торговцев, с нескрываемою злобою, бросались наносить ему всякие оскорбления: иной швырял палкой, другой подбегал вплотную и плевал в лицо. На людных местах летели в него комья грязи и кала, сыпался песок, выливались помои. Праведный старец, убежденный в своей правоте и людском неведении и заблуждениях, все оскорбления переносил без ропота и жалоб. Если замечал в озлобленной толпе знакомые лица, то ласково им улыбался. Когда грозили ему заточением, ссылкою в дальние Соловки, требуя отречения от исправы слова, он кротко отвечал судьям: «То мне и жизнь! Я этому рад!»