Легенды Приграничья (сборник)
Шрифт:
Мы были рады возвращению, но даже при этом…
Ральф Листауэл, один из наших, выразил в словах чувство, владевшее, пожалуй, всеми нами:
«Жил один человек, омертвевший душой,
Возвращаясь из странствий далеких домой,
Никому, никогда не сказал он ни разу:
’’Как я счастлив, что снова вернулся домой!’’»
Старик был единственным из нас чистокровным уроженцем Приграничья, происходившим из семьи первых поселенцев. Сейчас он оторвался от пульта управления, только чтобы бросить сердитый взгляд на старшего офицера. А тут еще я подлил масла в огонь, прибавив к вышесказанному парочку старинных вирш:
— Вся беда, Ральф, в том, что ты не романтик. Попробуй-ка представить себе такое:
«Я видел небеса, где жизнь кипит, суда на парусах волшебных,
Где кормчие зари пурпурной летели вниз с поклажей драгоценной…»
— Какого черта этот проклятый стюард делает здесь?! — взревел капитан, оборачиваясь ко мне. — Мистер Малькольм, не будете ли вы так любезны убрать свою задницу из моей рубки управления? А вы, мистер Листауэл, приступите к своим обязанностям как можно скорее!
Я соскочил с кресла и поспешно ретировался. У нас не было третьего помощника, и я иногда помогал при посадке и во время старта, присматривая за связью. Кроме того, любил бывать в рубке, чтобы видеть происходящее. С испорченным настроением я поплелся вниз, в помещения для офицеров, слегка пошатываясь, ибо корабль кренился набок. Вошел в кают-компанию.
Там уже сидели другие двое «надоедливых» — Сандра и док Дженкинс. Они удобно развалились в амортизационных креслах, потягивая напитки из высоких запотевших бокалов.
— Вот она, жизнь бедняков! — ядовито заметил я.
— Судя по тому, как эта старая галоша разваливается на куски, эта выпивка может быть последней для всех нас, — отозвалась Сандра. — Но как могло случиться, что ты не в оранжерее?
—Они вышвырнули меня под зад коленом, — сообщил я, падая в ближайшее кресло и растягиваясь во весь рост. Чувствовал я себя, надо сказать, ужасно раздосадованным. На приличных кораблях стюардам нечего делать в отсеках управления, но на протяжении последних нескольких месяцев я привык играть какую-то роль во время взлетов и посадок. Риск, который мы все испытывали, горячил мне кровь. Если случится катастрофа и мне суждено погибнуть, тут уж никакой разницы, где смерть застигнет меня. Но мне хотелось думать, что и от меня зависит хоть что-то.
— Значит, они вышвырнули тебя под зад коленом, — повторила Сандра, но без всякого сожаления. Кто-то слышал, как она жаловалась, что, если уж стюард получил привилегию наблюдать за всем происходящим, значит, эта привилегия должна распространяться и на офицера по снабжению. — А могу я узнать, почему?
—Можешь, — рассеянно отвечал я, ибо мое внимание было целиком поглощено ревом ракетных двигателей, слегка приглушенным из-за повреждений, но все же достаточно громким в замкнутом пространстве. Похоже, без меня там, наверху, справлялись. Но мы еще не сели.
— Почему? — резко спросила она.
— Налей мне выпить и получишь ответ.
Она не сдвинулась с места, зато вытянула длинную точеную руку, подняла тяжелый графин и стакан, поставив их на стол в пределах моей досягаемости. Я посмотрел на жидкость в сосуде. Из-за вибрации по поверхности пробегала мелкая рябь. Старая лошадка показывала свой норов. Может, еще успею выпить, пока все не начнется. Или не закончится. Я плеснул себе изрядную порцию и поднес бокал к губам. Насколько я понимаю в напитках, джин был весьма недурен. Способности доктора к биохимии достойны всяческих похвал. Аромат лимона смягчал резкий запах джина.
— Ты получил свой напиток, — бросила она.
— Хорошо. Да будет тебе известно, я увлекаюсь поэзией. Все началось с Ральфа. Мастер не одобрил этого и…
—«Вниз» — бархатным голосом изрек доктор и продолжил:
«Вниз.
Резкие вспышки,
Пламенные фаллосы,
Разрывающие
Мембраны атмосферы,
Паутину облаков,
Устремляющиеся
В каменную утробу мира.
Космонавты, я спрашиваю вас:
Что за монстр,
Что за чудовище
Станет плодом этого насилия?»
Я посмотрел на него с отвращением. Его круглое лицо под длинными жирными черными волосами выглядело, как всегда, преувеличенно чувственным. Он знал огромное количество современных стихов, и почти во всех упоминалась тема изнасилования, либо буквально, либо иносказательно.
— Если бы я стал читать этот мусор, старик имел бы все основания, чтобы изгнать меня из святая святых, — сказал я ему. — Но я-то читал настоящую поэзию. Классику.
— Ах, да. Поэзию. Напыщенность и мишура. Вы с дорогим Ральфом на пару увлекаетесь этим сентиментальным вздором с древней Земли. Правильно сделал бы наш босс, если бы выкинул вас с корабля в открытый космос…
— Поэзия и руководство кораблем суть вещи несовместимые, — безо всякого выражения изрекла Сандра. — Особенно в такие моменты.
— Корабль спокойно садился — тихо и мирно, на полной автоматике, — возразил я.
— И сейчас жизнь всех нас может оборваться, случись одно-единственное замыкание, — продолжала она. — Может быть, я всего лишь шеф-повар и мойщица бутылок, но даже мне известно, что в такие моменты офицеры в рубке управления должны быть постоянно настороже.
— Ну ладно, — сказал я. — Хорошо.
Я внимательно посмотрел на нее, а она — на меня. Она всегда выглядит привлекательно, но, будучи в гневе, почти неотразима. Интересно (а мне всегда было это интересно), как она будет выглядеть, если ее лицо станет менее напряженным и резким, смягчится под влиянием страсти. Но она, Сандра, выполняет свою работу, и выполняет ее хорошо, и ей, как и всем нам, включая меня, доводилось знавать нелегкие времена.
А в это время мы продолжали садиться, и рев реактивных двигателей не умолкал ни на минуту. По сравнению с недавними неприятностями и проблемами, все шло совсем неплохо — даже лучше, чем можно было ожидать. И тут, словно в подтверждение моих опасений, двигатели заглохли, и мы все трое могли слышать удары собственного сердца. Лицо Сандры стало белым, как мел, под копной медных волос. А румянолицый Дженкинс даже позеленел от страха. И мы, затаив дыхание, стали ждать финального треска ломающейся обшивки.