Легенды
Шрифт:
Маманя про себя улыбнулась. Вот оно что.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему. — И подумала: «Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала».
— Я с ней поговорю, — пообещала бабаня. — Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.
— Захочешь как пить дать, — искренне заверила маманя. — Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.
Бабаня опять принялась рыться в мешке.
— Ты ведь тоже придешь, а, Гита?
— Я? — сказала маманя. —
Маманя нарочно поднялась ни свет ни заря. В случае какой-нибудь склоки ей хотелось быть в первых рядах зрительного зала.
Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды, развешенные на деревьях нестерпимо яркими цветными петлями.
В них было что-то странно знакомое. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, он не может потерпеть фиаско — но кому-то это удалось. К тому же флажки явно были сделаны из старательно раскроенного старого барахла. Маманя сразу поняла это. Не так уж часто попадаются флажки с воротничками.
На поле для Испытаний устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.
— Она явилась затемно, — пожаловалась Летиция подошедшей мамане. — Сказала, что всю ночь шила флажки.
— Ты про кексы расскажи, — угрюмо посоветовала кума Бивис.
— Эсме испекла кексы? — изумилась маманя. — Но она же не умеет стряпать!
Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний — это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась гора бесформенных лепешек неопределенного цвета. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были пра-кексы, доисторические кексы, увесистые и внушительные. Им не было места среди покрытых глазурью изысканных лакомств.
— Выпечка ей никогда не давалась, — пролепетала маманя. — Кто-нибудь их уже пробовал?
— Ха-ха-ха, — глухо рассмеялась кума Бивис.
— Что, черствые?
— Можно тролля забить до смерти.
— Но она ими так... э-э... гордилась, — вздохнула Летиция. — Да, и еще... варенье.
Блика была большая. Казалось, она наполнена застывшей лапой.
— Цвет... приятный, — оценила маманя. — А варенье как-нибудь пробовал?
— Мы не можем вытащить ложку, — призналась кума.
— Вот оно что. Что ж, видно...
— А туда ее пришлось загонять молотком.
— Что она замышляет, госпожа Огг? Она натура слабая и мстительная, — сказала Летиция. — Вы с ней подруги, — прибавила она тоном не только утвердительным, но и обвиняющим.
— Уж и не знаю, что у нее на уме, госпожа Мак-Рица.
— Я полагала, она оставит нас в покое.
— Она сказала, что хочет помочь нам и ободрить молодежь.
— Она что-то замышляет, — угрюмо повторила Летиция. — Эти кексы имеют целью подрыв моего авторитета.
— Да что вы, Эсме всегда так стряпает, — утешила ее маманя. — Нет у нее таланта к готовке, и все тут. Вашего авторитета, говорите?
— С флажками она почти закончила, — доложила кума Бивис. — И теперь ищет новое занятие.
— Что ж... пожалуй, поручим ей «Счастливое уженье».
Маманя непонимающе воззрилась на Летицию.
— Это тот огромный чан с отрубями, где ребятишки шарят наудачу, чего вынется?
— Да.
— Вы хотите доверить это бабане Громс-Хмурри?
— Да.
— Чувство юмора у нее не совсем обычное, предупреждаю.
— Доброе всем утро!
Это был голос бабани Громс-Хмурри, знакомый мамане чуть не с рождения. Но в нем опять звучали непривычные нотки. Любезные и дружелюбные нотки.
— А мы тут гадали, не поручить ли вам чан, барышня Громс-Хмурри.
Маманя вздрогнула и сжалась. Но бабаня сказала только:
— С радостью, госпожа Мак-Рица. Очень уж хочется поглядеть на их мордашки, когда они выудят подарочки.
И мне, подумала маманя.
Когда комитет торопливо удалился, она бочком подобралась к подруге.
— Зачем это тебе?
— О чем ты говоришь, Гита, я тебя не понимаю.
— Я видела, как ты взглядом усмиряла жутких тварей, Эсме. Один раз ты при мне поймала единорога! Что ты задумала?
— Все равно не понимаю, о чем ты, Гита.
— Ты злишься, потому что они не хотели пускать тебя на Испытания, и замышляешь страшную месть?
Подруги разом посмотрели на поле, которое мало-помалу заполнялось народом. Одни старались выиграть в шары свинью, другие штурмовали натертый салом шест. Ланкрас-терский любительский оркестр пытался исполнить попурри из любимых мелодий — жаль только, что все музыканты играли разное. Малышня дралась. День обещал быть жарким. Возможно, это был последний жаркий день в году.
Взгляды подруг притягивал огороженный веревками квадрат посреди поля.
— Ты собираешься участвовать в Испытаниях, Гита? — спросила бабаня.
— Ты не ответила на мой вопрос!
— На какой такой вопрос?
Маманя решила не ломиться в запертую дверь.
— Да чего греха таить, собираюсь, — призналась она.
— Тогда от души надеюсь, что ты победишь. Я бы за тебя поболела, да не хочу обижать остальных. Лучше смешаюсь с толпой и буду сидеть тихо как мышка.
Маманя решилась на коварство. Ее лицо расплылось в широкой розовой улыбке, она ткнула подружку локтем в бок и закивала:
— Ага, ага. Вот только... мне-то ты можешь сказать, правда? Не хочу проворонить главное. Не могла бы ты тихонечко дать мне знак, что приступаешь, а?
— Что за намеки, Гита?
— Прах побери, Эсме Громс-Хмурри! Иногда руки чешутся влепить тебе затрещину!
— Ого!
Маманя Огг ругалась (или, лучше сказать, использовала выражения, лежащие за пределами того, что ланкрастерцы именуют «красноречием») нечасто. Она лишь производила впечатление особы, привычной к употреблению нехороших слов и только что придумавшей нечто новое, на редкость удачное. Однако ведьмы, как правило, тщательно следят за своим языком: никогда нельзя знать, какой фортель выкинут слова, оказавшись за пределами слышимости. Но сейчас маманя чертыхнулась себе под нос — и в сухой траве на миг расцвели язычки огня.