Легион Безголовый

Костин Сергей

Санитары в униформе распахивают перед нами широкие двери, и мы выходим на смотровую площадку. Внизу, под ногами, небольшой стадион. Зеленая стриженая травка, трибуны с редкими охранниками, санитары со сложенными на груди руками — все как положено.

— Площадка для самых реабилитированных. — Гордость переполняет Монокля, аж распирает его белый костюм.

По травке стройными колоннами маршируют вполне здоровые на вид люди. В центре стадиона военный оркестр издевается над трубами и барабанами. Слышатся команды широкоскулых сержантов.

Монокль что-то

говорит одному из санитаров. Тот сбегает по лестнице вниз, переговаривается с охранником. Колонны перестраиваются и под музыкальную композицию “А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк…” маршируют грозными отрядами перед смотровой трибуной.

Мне кажется, что это я, а не Баобабова, сошел с ума, но происходящее слишком явно, чтобы не верить собственным глазам.

— Стройными рядами проходят перед трибуной юные психи! — Монокль светится от возбуждения. Отдает честь шагающим внизу, параллельно объясняя мне, что к чему на стадионе. — Сто двадцать подростков, считающих себя Павликами. Лучшие доносчики клиники. Даже на меня доносят. Мне же, умники, и доносят. Надежда человечества, не находите?

Соглашаюсь. Иного сделать не могу. Ордера на арест при себе не имею. Да и, появись желание, арестовать немедленно главного врача не получится. Мы еще не знаем, где врата и какую роль играет в агрессии на человечество человек в белых одеждах.

Павлики Морозовы, удивительно друг на друга похожие, что-то кричат, задирают подбородки, преданно пожирают глазами трибуну. Следом за пацанами топчет траву рота Наполеонов. Лица, опять же, все на одну харю. И одеты одинаково. Треуголки, мундиры в золоте, деревянные шпаги по ногам колотятся.

— Гвардия, — напоминает о себе Монокль. — Гонору много, но это для здоровья полезно. Посмотрите лучше на следующих. Не представляете, сколько сил я положил, чтобы бригаду дееспособную сколотить.

Бригада из квадратных матросов с разорванными на груди тельняшками уминает траву под смотровой ложей. Впереди отряда задирает ноги женщина в бескозырке.

— Комиссар, — поясняет Монокль.

Решаю приоткрыть карты:

— Отлично маршируют. Им только оружия не хватает.

— Да, — задумчиво соглашается главврач, не замечая каверзности вопроса. — Оружия нам действительно не хватает, — но вовремя одумывается: — Еще посмотрите или пройдете в свои покои?

На глазок определяю, что до окончания торжественного парада минимум два часа. После матросов во главе с комиссаршей ждут своей очереди скалолазы, терминаторы, хоббиты, депутатский корпус, Тимур и его одиозная команда, сборная страны по футболу, тверской взвод из падших женщин и целый диверсионный отряд из гаишников.

Если это Охотники, то, судя по количеству, агрессия на человечество начнется с минуты на минуту. Я же не дурак, вижу, что к чему. Готовые штурмовые отряды. Что на моем месте сделал бы капитан Угробов? Дал приказ на захват? Или проверил бы все до конца?

До нашего, вернее сказать, до баобабовского номера добираемся минут десять. Проходим через многочисленные двери, петляем по лабиринтам коридоров, слушаем крики и стоны больных психов. По дороге предаюсь тоскливым размышлениям.

Что же получается? Все действительно больные согнаны в первое и второе отделения, где планомерно уничтожаются, освобождая место для Охотников. То, что оккупанты из виртуальности действуют под личиной психически выздоравливающих пациентов, — яснее ясного. Стадион — это плацдарм, где формируются команды. Но дыра, о которой упоминал Садовник, не обнаружена. И неизвестна точная дата начала экспансии. Но время есть, я уверен. И это дает некоторое преимущество человечеству. Какое? Об этом я подумать не успеваю.

— Вот мы и пришли. — Такой неприятный главный врач, у меня аж в животе урчит. — Прошу, Машенька, заходите, осмотритесь.

Бронированная дверь с крошечным глазком тяжело отъезжает в сторону, открывая новое, хоть и временное, рабочее место прапорщика Баобабовой.

— Однокомнатный люкс. Специально для прапорщиков. Готовили, правда, для иностранных послов, но они к нам отчего-то не заезжают. Пользуйтесь.

Люкс меньше кладовки, в которой я дома лыжи храню. Собственно, в ту кладовку только лыжи и помещаются, особенно если их пополам согнуть. Стены камеры мягкие, на полу водяной матрас с подогревом. Баобабова не замерзнет и голову не

расшибет.

— Осматривайтесь, а у меня работа. — Монокль задом пятится от люкса, словно боится, что нам не понравится Машкино новое жилье.

Четыре санитара занимают места у дверей в апартаменты. Почему-то приходит на память история, рассказанная Баобабовой о бабушке, которая после гражданской в составе особого отряда красногвардейцев раскулачивала особо зажравшихся крестьян. Я вкратце вспомню, потому что для подробного рассказа не время и не место.

Особый отряд красноармейцев заезжает в деревню, в которой, по слухам, в большом объеме проживают недобитые богатей. Выстраивают всех жителей в центре населенного пункта и спрашивают:

— А сколько в деревне вашей кулаков?

Деревенские хором отвечают, что, мол:

— Кулаков у нас немного, всего-навсего шесть дворов.

Красноармейцы взяли, на кого указано было, под белы рученьки и в уезд, на разборки.

Как только отряд, особый, понятное дело, красноармейцев с арестованными зажиточными крестьянами скрылся за околицей, выходит на пыльную дорогу самый старый, самый древний, самый умный старик вот с такой колчаковской бородой, улыбается лихо, как в молодости, когда еще по большаку над купцами крышевал, да и горланит во все стариковское горло:

— Обманули дурака на четыре кулака!

С тех давних пор, по мнению Машки, и гуляет в народе умная присказка.

А отряд все-таки вернулся и тех четверых, заныканных народом кулаков, тут же у амбара и раскулачил. Нашелся честный мальчик, которому папа-кулак книжки умные да революционные на самокрутки пускать запрещал. Время такое было, хоть и неспокойное, но честное.

Баобабова, дождавшись, пока я окончательно не вспомню эту историю, заходит в люкс и первым делом с криком бросается на стены: