Легион Фалькенберга
Шрифт:
— Пока, Хэл. Кэтрин.
— Ты пойдешь с ним? — спросила Кэтрин, когда за Фалькенбергом закрылась дверь.
— Ты знаешь, как я люблю волынки…
— Не уклоняйся от ответа. Он предложил тебе место в своем новом полку, и ты его примешь.
— Не знаю. Я думал об этом…
— Я знаю. Раньше не знала, а теперь знаю. Я следила за тобой, пока он говорил. Ты пойдешь с ним.
— Наверно. А ты пойдешь со мной?
— Если я тебе нужна, да. Не могу вернуться на ферму. Придется ее продать. Я не могу больше там жить. Я не та девушка, какой была, когда все это началось.
— Я все-таки сомневаюсь. Мне понадобится… — Я не смог закончить мысль, но этого и не требовалось. Кэтрин пришла ко мне и на этот раз не дрожала — не так дрожала, как раньше. Я долго держал ее в объятиях.
— Пора идти, — сказала она наконец. — Тебя ждут…
— Но…
— У нас впереди много времени, Хэл. Много. И мы вышли из комнаты. Над крепостью прозвучал сигнал последней поверки.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НАЕМНИК
Из последней лекции профессора Джона Кристиана Фалькенберга Второго, прочитанной в Вест-Пойнте перед реорганизацией Военной академии. После этой реорганизации, отразившей рост национализма в Соединенных Штатах, Фалькенберг, в качестве профессора Совладения, уже не мог быть приглашен; но содержание
Обычно важные общественные институты меняются медленно. Вероятно, это хорошо по отношению к военной организации; однако хорошо или плохо, это неизбежно. Требуется время, чтобы создать историю и традиции, а военная организация без истории и традиций как правило неэффективна.
Разумеется, из этого правила есть исключения, хотя самые известные случаи не поддаются критическому анализу. Например, знаменитая Пятая команда полковника Майкла Хора в Катанге в 60-е годы двадцатого века, справедливо считающаяся предвестницей роста организаций наемников в этом столетии, обязана своими прославленными успехами некомпетентности, в том числе постоянному пьянству, своих противников. Мало того, большинство своих офицеров и унтер-офицеров, а также многих солдат Хор набирал из числа ветеранов-англичан и поэтому мог опираться на долгую историю и традиции британской армии.
Осмелюсь предсказать, что нечто подобное произойдет и в будущем, когда будут расформированы многие части Co-Владения. Вполне можно представить себе, что тем или иным патроном будут наниматься целые части. Конечно, небольшая сплоченная часть, привыкшая к совместным действиям, предпочтительней большей по размерам группы наемников.
Иллюстрацией может послужить само создание вооруженных сил Совладения: и в этом случае включение таких расформированных единиц, как французский Иностранный легион, горцы Камеруна и авантюристы-казаки, позволило воспользоваться длительной историей и традициями. Но и при таких условиях потребовались десятилетия, чтобы линейные морские пехотинцы Совладения превратились в грозную силу.
Однако я поднял тему эволюции институтов по другой причине. Я считаю, что мы являемся свидетелями завершения очередного цикла истории насилия и цивилизации. К концу тысячелетия существование большинства военных организаций мотивировалось национальным патриотизмом, и «законы военного времени» рассматривались либо как шутка, либо как нежелательные ограничения военных действий, либо, как в случае знаменитых судов над «военными преступниками» после Второй мировой войны, как средство мести побежденному противнику.
Затем, уже в нашем столетии, законы войны приобрели громадную важность и часто соблюдались; а когда не соблюдались, возникала большая вероятность того, что Флот Co-Владения накажет нарушителей — в особенности если нарушение затрагивало граждан Совладения. Наказание становилось неизбежным, если пострадавший имел отношение собственно к Флоту.
Я полагаю, что сейчас мы вступаем в новый период; в этом периоде национальные силы будут подчиняться законам целесообразности, в то время как части Флота и наемники — настаивать на соблюдении законов войны. Кажется, исход этого противостояния вполне предсказуем: организации, не признающие никаких ограничений, кроме целесообразности, всегда побеждают тех, кто налагает ограничения на использование военной силы. Это вполне возможно. Но я не считаю это неизбежным.
Однако многие считают, что законам войны уготована участь прав нейтральных стран в последнем столетии. В конце концов Соединенные Штаты, вступившие в Первую мировую войну под предлогом необходимости защиты прав нейтральных кораблей в открытом море, через несколько дней после вступления во Вторую мировую войну начали неограниченные операции подводных лодок против Германии и Японии; союзники, разоблачая действия японцев против Нанкина в 30-е годы, по мере развертывания военных действий без зазрения совести бомбили гражданское население и открытые города, и кульминацией стали Хиросима, Нагасаки и налеты бомбардировщиков на Токио.
К концу Второй мировой мало кто ограничивал себя в применении военной силы. Военные регулярно брали в заложники гражданское население и подвергали опасности гражданских чиновников, чтобы уменьшить активность партизан. Большинство таких акций предпринималось немцами и, конечно, в то время осуждалось.
Мнение о господстве целесообразности было настолько распространено, что десятилетиями никто не мог выразить другого.
Однако так было не всегда. До настоящего времени было по крайней мере три периода, когда войны становились формализованными и подчинялись правилам. Эти периоды достаточно подробно описаны Мартином ван Кревалдом в его известной книге «Технология и война».
Первый такой период — эллинистический, примерно с 300-го до 200-го года до нашей эры. В это время не было особой разницы между сменявшими друг друга государствами. Каждое государство было деспотичным, основанным на одной династии, и управлялось обычно одним человеком. Рядовой гражданин не принимал никакого участия в управлении, и ему было все равно, кто сидит на троне. Воинские части состояли из профессионалов, которые также не были лично заинтересованы в конкретном исходе кампании. Как пишет Кревалд:
«Соответственно существовал строгий кодекс относительно того, что разрешается и что не разрешается в обращении с пленными; этот кодекс допускал порабощение захваченных городов, разграбление в военных целях храмов (это считалось законным, если впоследствии происходила или, по крайней мере, была обещана реституция) и так далее».
Однако правила войны распространялись и на многое другое. Хотя было бы неверно утверждать, что существовало четкое международное соглашение относительно типов военной технологии, которые можно и которые нельзя использовать, противники представляли одну цивилизацию и знали, чего ожидать друг от друга. Поскольку использовалось одно и то же оружие и оборудование, а командиры и технические специалисты часто переходили с одной стороны на другую, они использовали одинаковые тактические и стратегические коды.
Второй период, в котором война трактовалась как игра по определенным правилам, это, конечно, феодальный период, и в предыдущей лекции о нем говорилось достаточно. А относительно третьего я снова позволю себе процитировать Кревалда:
«Однако игровые элементы, присутствующие в вооруженных конфликтах, вероятно, никогда не были представлены так отчетливо, как в восемнадцатом веке, когда война повсеместно именовалась игрой королей. Это был век, когда, согласно Вольтеру, все европейцы жили под властью одних и тех же институтов, верили в одни идеи и вступали во внебрачную связь с одними и теми же женщинами. Большинство государств управлялось абсолютными монархами. И даже те государства, которые управлялись иначе, никогда не требовали от своих граждан «верности с комком в горле», какую стали требовать последующие националистические державы. Армиями командовали представители международного дворянства, которые избрали французский своим lingua franka [4] и переходили от одной стороны к другой, когда считали нужным. Состояли эти армии из солдат, которых часто захватывали хитростью и обманом, а удерживали силой и которым были совершенно безразличны честь, долг или верность своей стране…»
Во всех трех указанных выше периодах, как и во многих других, наблюдался один и тот же феномен — превращение войны в нечто подобное игре, и эта трансформация не оставалась незамеченной. То, что некоторым казалось проявлением благочестия, разума или прогресса, другие рассматривали как доказательство глупости, изнеженности или упадка. В годы непосредственно перед Французской революцией Гиббон хвалил войну за ее умеренность и предсказывал, что вскоре она вообще исчезнет. Одновременно французский дворянин граф де Гюбер пользовался в салонах огромным успехом у дам, потому что утверждал, что распространенная военная тактика пагубна и рассчитана на командиров и солдат, которые, по его словам, «разорвут слабую Европу, как северный ветер рвет тростник…»
Леди и джентльмены, призываю вас подумать над этим. Мы живем во времена, когда в главных державах Земли у власти стоит то, что может быть названо стремящимися к самосохранению олигархиями. И хотя в Конгрессе США и Верховном Совете наблюдаются более заметные перемены, чем в конце двадцатого века, это ничего не означает и перемены теряют смысл; новые хозяева неотличимы от предыдущих.
Неважно и то, что сами олигархи считают себя очень значительными и выполняющими очень значительную работу — конечно, они значительны и их работа важна. Ее результатом стала враждебность абсолютного большинства граждан; в то же время налогоплательщик поддерживает существующую систему из страха утратить свои привилегии, из страха превратиться в обычного гражданина. То же самое справедливо относительно советской системы, где члены партии давно утратили веру в возможность реформ и теперь всего лишь ревниво цепляются за свои привилегии.
Однако, хотя разоблачать Совладение с его безграничным цинизмом легко, то, что его заменит, совсем не обязательно будет лучше. Мы должны задуматься над тем, что выживет при падении Совладения…
4
Всеобщий язык (лат.). — Прим. перев.
I
Двадцать лет спустя…
Бесконечно прекрасная Земля плывет над лунными горами. Калифорния и большая часть Тихого океана освещены солнцем, и блестящий океан образует невообразимо голубой фон для водоворота ярких облаков, захваченных тропической бурей. За лунными утесами родина человечества кажется хрупким шаром на усеянном звездами черном бархате космоса — шаром, до которого можно дотянуться и раздавить в руках.
Адмирал Сергей Лермонтов смотрел на яркое изображение на экране и думал о том, как легко может погибнуть Земля. Он держал эту картинку на экране, чтобы вспоминать об этом всякий раз, как поднимет голову.
— Это все, что мы можем вам дать, Сергей.
Гость сидел, сложив руки на коленях. На фотографии он показался бы расслабленным, удобно разместившимся к кресле для посетителей, обитом кожей животных, обитающих на планетах в сотнях световых лет от Земли. Но если посмотреть вблизи, этот человек ничуть не расслаблен. Он лишь кажется таким потому, что обладает большим опытом политика.
— Я бы и хотел дать большего. — Член Большого Сената Мартин Грант медленно покачал головой. — Но по крайней мере это хоть что-то.
— Мы потеряем корабли и расформируем полки. Я не могу руководить Флотом с таким бюджетом. — Голос Лермонтова звучал негромко и отчетливо. Адмирал поправил на тонкой переносице очки без оправы. Его жесты, как и голос, были точны и безошибочны, и во флотских офицерских кают-компаниях поговаривали, что адмирал тренируется перед зеркалом.
— Вам придется постараться сделать все возможное. Нет уверенности даже в том, что Объединенная партия переживет следующие выборы. Видит Бог, этого точно не произойдет, если мы выделим Флоту больший кусок.
— Но на земные армии денег хватает. — Лермонтов со значением посмотрел на изображение Земли на экране. — Армии, которые могут уничтожить Землю. Мартин, как сохранить мир, если вы не даете нам людей и корабли?
— Но мир точно не сохранить, если не будет Совладения. Лермонтов нахмурился.
— Значит, проигрыш Объединенной партии реален? Мартин Грант еле заметно кивнул.
— Да.
— И Соединенные Штаты выйдут из Совладения. — Лермонтов подумал о том, что это значило бы для Земли и почти ста планет, на которых живут люди. — Немногие колонии выживут без нас. Слишком рано. Если бы мы не подавляли науку и исследования, все могло бы быть по-другому, а так независимых планет очень мало… Мартин, мы разбросаны по колониальным планетам. Совладение должно помочь им. Мы создали их проблемы своим колониальным управлением. Мы не дали им возможности жить без нас. И не можем так внезапно их бросить.
Грант сидел неподвижно и молчал.
— Да, я читаю проповедь обращенному. Но ведь именно Флот дал Большому Сенату власть над колониями. И я не могу не чувствовать ответственности.
Голова сенатора Гранта снова еле заметно шевельнулась — то ли кивок, то ли просто дрожь.
— Я думаю, вы многое можете сделать, Сергей. Флот подчиняется вам, а не Сенату. Я это знаю: племянник дал мне это понять совершенно ясно. Воины уважают воина, но к политикам относятся с презрением.
— Вы предлагаете измену?
— Нет. Я определенно не предлагаю, чтобы Флот руководил шоу. Военное правление никогда себя не оправдывает, верно? — Сенатор Грант слегка повернул голову к изображению Земли за собой. Двадцатью государствами Земли управляют военные, но ни одним — хорошо.
«С другой стороны, и политики работают ненамного лучше, — подумал он. — Никто этого не может».
— Похоже, у нас нет никакой цели, Сергей. Мы просто удерживаемся на плаву, надеясь на лучшее. Но почему должно стать лучше?
— Я почти перестал надеяться на лучшие условия, — ответил Лермонтов. — И теперь молюсь только, чтобы они не стали хуже. — Его губы дрогнули в усмешке. — И ответ на мои молитвы приходит редко.
— Вчера я разговаривал с братом, — сказал Грант. — Он снова угрожает уйти в отставку. Думаю, на этот раз серьезно.
— Но он не может это сделать! — Лермонтов содрогнулся. — Ваш брат — один из немногих в правительстве Соединенных Штатов, кто понимает, как отчаянно нам нужно время.
— Я ему это сказал.
— И что же?
Грант покачал головой.
— Это порочный круг, Сергей. Джон не видит этому конца. Можно прекрасно воевать в арьергарде. Но с какой целью?
— Разве выживание цивилизации — не достойная цель?
— Если это то, к чему мы движемся, тогда да. Но какая у нас уверенность, что мы достигнем этой цели?
Адмирал холодно усмехнулся.
— Никакой, разумеется. Но мы можем быть абсолютно уверены в том, что ничто не уцелеет, если у нас не будет больше времени. Несколько лет мира, Мартин. Многое может произойти за несколько лет. И даже если ничего не выйдет — что ж, у нас были эти несколько лет.
Стена за адмиралом увешана знаменами и табличками. В центре располагается герб Совладения: американский орел, советские серп и молот, красные звезды и белые звезды. А под ними официальный девиз Флота: «МИР — НАША ПРОФЕССИЯ».