Легион обреченных

Рахим Эсенов Махтумович

Мадер всю жизнь питал странную слабость к физически ущербным людям. Среди завербованных им агентов были безрукие, безногие, частично парализованные, даже глухонемые. Вражеская контрразведка обычно на таких не обращала внимания; люди же, проникаясь к ним состраданием, были далеки от подозрения, жалели их, откровенничали с ними. Обозленные на весь белый свет за свой физический недостаток, они почти всегда старались чем-то досадить здоровым людям и поэтому лезли из кожи вон, добывая ценные сведения; зато они редко изменяли хозяину, увидевшему в них равного.

Неравнодушные чувства испытывал Мадер и к женщинам с аномалией. В публичных домах Китая, Маньчжурии, Европы он

снимал номера проституток, имеющих определенную патологию глаз, тела. «На таких меньше бросаются, — объяснял он свою склонность друзьям. — Они по сути чище других, страстно отдаются тем, кто их избрал...» Видно, из этой морали исходил Мадер, когда женился на перезрелой Агате, дочери прусского барона, страдавшей врожденным плоскостопием, что привело к искривлению позвоночника, а в детстве вдобавок упавшей с лошади, после чего правая нога ее стала короче левой. Физические изъяны не помешали ей родить крупного мальчика Леопольда, который почему-то нисколько не походил на своего отца ни внешностью, ни характером. Мадера это не смущало бы, если бы не прозрачные намеки своей вздорной матери, уверенной, что сноха вовсе не любит ее сына.

Мадер не замечал уродства и своего связного, который одним глазом уставился в лицо хозяина, а другим скосил куда-то в сторону — это означало, что ему удалось без приключений смотаться на ту сторону, проверить тайник. Пошарив за пазухой, перс протянул невзрачный кусок старой коры орешника и тут же удалился.

Резидент придирчиво осмотрел «контейнер», осторожно вставил в середину незаметно склеенной коры лезвие перочинного ножа и извлек листки папиросной бумаги. Затаив дыхание, бегло пробежал их глазами — под каждым стояли условные пометки Черкеза и Новокшонова, зачем-то понюхал, стараясь отыскать сигнал опасности, если это донесение вдруг составлялось под контролем чекистов. Но сколько ни вглядывался, ничего подозрительного так и не обнаружил.

Наконец-то! Хотя они и были зашифрованы, Мадер знал, что это списки антибольшевистского подполья Туркмении. У него закружилась голова от удачи. Не веря себе, сентиментально прижимал бумагу то к глазам, то к сердцу... За это его к Железному кресту представят, досрочно в звании повысят. Чем он хуже других? Его распирало от гордости: кто операцию провернул? Он — Мадер! Как мудро поступил, отправив вдвоем Новокшонова и Черкеза, так не похожих друг на друга. Новокшонов — пессимист, трусоват, но опытен и рационален; Черкез — молодой, оптимист, но бесстрашен, честолюбив. Их бы размешать в одной посудине — супермен получится. Новокшонов — никто, нуль, все у него позади, разве только обретенная годами хитрость? А Черкез — его, Мадера, любимый ученик, восходящая звезда разведки. На что Мустафа Чокаев, Вели Каюм — подонки, и те признали Черкеза, рассыпаются перед ним мелким бисером. Бестии! Черкеза ждет большое будущее. Если сбудутся планы Мадера, то быть ему министром или премьером «Великого Турана», который родится под сенью Срединной империи, несбывшейся мечты барона Унгерна. Ведь тупоумный ефрейтор тоже печется о великом будущем тысячелетнего рейха. Мадер презирал людей, боготворивших худородного «всегерманского дневального», «Титан, гигант! — захлебывались глупцы. — Сама природа наделила нашего фюрера стратегическим даром Наполеона, хитростью Макиавелли и фанатизмом Магомета...»

Опомнившись, Мадер снова заглянул в списки, в самый конец, где стояло двенадцать точек, пересчитал еще раз — не досчитайся или окажись одна лишняя, значит, письмо писалось под диктовку чекистов. Не дожидаясь, пока проснется радист, сам развернул рацию и отстучал в Берлин весь текст.

На следующее утро

Мадера ждал «сюрприз». Он и без бинокля разглядел за рекой Толстого, прогуливавшегося в черном тельпеке, и вслух зачертыхался. Почему агент подавал сигнал опасности? Черкез и Новокшонов давно перешли границу, и какая здесь может быть связь с этой тревогой? Главное, чтобы они, возвращаясь, не напоролись на пограничников.

Ночью Мадер заметил за Сумбаром огоньки блуждающих фонарей. Ветер доносил лай аульных собак, ржание лошадей. Связной не мог пробраться к тайнику, поскольку проторенную контрабандную тропу перекрыли пограничники. И резиденту вдруг стало весело: красные только сейчас обнаружили нарушение границы и спохватились! Опасаются, что вновь лазутчиков зашлют. Мадер приказал связному замереть, не появляться у границы до его приказа.

Недели через две, когда Толстый появился у реки в белом тельпеке, косоглазый связной стал выходить на старую тропу. Выполняя приказ резидента, он терпеливо, целыми ночами дожидался возвращения агентов, просочившихся более месяца назад в Туркмению.

В большой комнате с желтым кирпичным полом и зарешеченными окнами, на которых висели светлые шторки, Новокшонов чувствовал себя как в клетке. Тусклый свет керосиновой лампы выхватывал из полумрака угол некрашеного грубого стола, головы сидевших за ним Черкеза, Ходжака и полного, со следами оспы на круглом лице, человека. Это был Абдурахман Бабаниязов, руководитель подпольной организации «Вера ислама», затаившейся в Ташаузской области, который приехал на встречу с агентами Мадера.

У самой двери на скамейке примостились два русоволосых человека, оба немцы. Один — коренастый, средних лет, заведующий аптекой, хозяин конспиративной квартиры, где остановились Черкез и Новокшонов. Другой — бывший унтер-офицер германской армии, человек недюжинной физической силы, общительный. Оба они когда-то встречались и помнили Штехелле, значились у него в списке «антибольшевистского подполья». Рядом с ними уселись четыре молодых туркмена в одинаковых хивинских халатах, один из них богатырского телосложения — телохранитель Бабаниязова.

Новокшонов, оглядев всех, нагнулся к Ходжаку, зашептал:

— А где этот... Джапар Хороз?

— Как вы приказали, убрали его подальше, — так же тихо ответил Ходжак. — Дом охраняет.

— А не подслушает наш разговор?

— Ни в коем случае. Он сейчас в наружной охране, с боевиками организации. А тех мы на свои заседания не допускаем.

Заседание «подпольной организации» открыл Ходжак. Он назвал по имени всех, кто присутствовал, дав понять, что они представляют подполье Ташауза, Ашхабада и окрестных аулов. Новокшонов особенно не вслушивался, предателя заботило одно — собрать побольше сведений, имен, составить список подлиннее, пусть даже из мертвых душ. Голову ломать положено начальству — оно больше получает и о собственной карьере печется. А его, Новокшонова, вполне устраивают деньги, ведь Мадер платит ему за количество раздобытой информации.

Отчего так теснит в груди? Новокшонов, охваченный каким-то смутным беспокойством, чувствуя на себе изучающие взгляды сидевших, пытался разглядеть их: выдвигал фитиль, но он тут же нагорал, и слабый свет лампы, рассеиваясь сумеречными тенями, не освещал лиц. Резиденту показалось, будто он сам слепым щенком блуждает впотьмах, натыкаясь на все, хотя по его самоуверенному виду — давно разменял шестой десяток, седоватый, с большими залысинами, но еще крепкий — сказать этого было нельзя. Такого чувства он не испытывал и раньше, когда только приехал в Ашхабад, ни даже на прошлом заседании.