Легионер. Книга четвертая
Шрифт:
– Я, собственно, не понимаю мотивов вашего визита, господин Ландсберг, – прервал посетителя подпоручик. – Вам оказано доверие, под ваше начало отданы две сотни дружинников. Чего еще вам угодно?
– Господин правитель канцелярии, вы же военный человек. И не можете не понимать моей озабоченности. Принципы формирования дружин на Сахалине таковы, что в них записались вчерашние каторжники, ставшие вольными поселенцами. Поддержание в таком военном формировании дисциплины и требуемого боевого духа представляют для командиров немалые сложности! Ну подумайте сами, господин подпоручик, как командир может обеспечить безусловное выполнение своего приказа, ежели крайним наказанием для дружинника является его отчисление из дружины!? А ежели во главе дружины поставлен статский – то рядовой чин, извините, пять раз подумает, прежде чем исполнить его распоряжение! Даже сейчас, когда моя дружина роет окопы и чинит дороги, а над головами не свистят пули и снаряды, дружинники шушукаются, задают мне неприятные вопросы, дерзят и пускаются в рассуждения относительно отдаваемых мной приказов. Иной раз и оспорить приказы пытаются! А что же будет, когда японцы высадят на Сахалин десант и мне придется вести их в атаку?
– Милостивый государь! – Марченко поднялся, вынуждая тем самым подняться и посетителя. – Милостивый государь, господин пароходный агент! Кто, собственно, дал вам право критически обсуждать высочайше утвержденные правила формирования дружин? И что это, па-азвольте спросить, за паникерские пр-р-редположения насчет высадки японского десанта? В директиве его высокопревосходительства, господина военного губернатора Сахалина Николая Михайловича Ляпунова ясно сказано о невозможности штурмовой атаки противника на неприступные сахалинские берега… Ландсберг, что вам, собственно угодно? Я, извините, занят!
– Я покорнейше ходатайствую о присвоении мне воинского чина подпоручика, что соответствует моему прежнему чину во время прохождения службы в лейб-гвардии Саперном батальоне. Хотя бы на военное время! Хочу вторично обратить ваше внимание, господин правитель канцелярии, что данное ходатайство проистекает не из личных мотивов, но прежде всего из интересов дела!
– Оставьте ваше ходатайство у порученца в приемной! – пренебрежительно махнул рукой Марченко. – Ответ, впрочем, могу сообщить уже сейчас – он будет отрицательный! Вы, очевидно, очень быстро забыли, господин пар-р-роходный агент, о своем каторжном прошлом. Как и о том, что прежнего чина, дворянства и прав состояния вы лишены по приговору суда! Который никто пока не отменял, милостивый государь! Представление о присвоении воинского чина лицам, назначенным командирами дружин, безусловно, является прерогативой военного губернатора острова. Однако по отношению к вам, милостивый государь, это представляется совершенно невозможным! Ступайте, Ландсберг, ройте свои окопы! И накрепко запомните, что они никому не пригодятся – это не более чем разумная мера предосторожности!
– Дай-то бог, господин правитель канцелярии! – Ландсберг коротко поклонился, четко повернулся и направился к дверям, однако напоследок не удержался от резкости. – Что же касаемо убежденности его высокопревосходительства в невозможности боевых действий противника на Сахалине и его директивы на сей счет… Это что, согласовано и с японской стороной?
– Что-с? Что вы сказали?
– Честь имею, господин правитель канцелярии! – Ландсберг еще раз поклонился и вышел из кабинета.
– Теперь, конечно, воинского чина мне не видать как своих ушей, – грустно посмеиваясь, закончил рассказ Ландсберг. – Но все равно обидно, Олюшка! В моих бумагах всё есть – и про участие в боевых походах, и о наградах. Я не настолько тщеславен, чтобы ставить условием моего участия в обороне Сахалине непременное присвоение воинского чина. Но согласись, майн либе, что одно дело – гражданский начальник дружины, роющей окопы и строящей дороги. И совершенно другое – состояние боевого духа добровольца, которого должен поднять в атаку не командир, а статский начальник.
– Карл, Карл, ну, право, ты как мальчишка! Неужели за все годы на острове ты не привык к тому, что здешние бездари в мундирах просто завидуют твоим способностям, знаниям, умениям! Они не могут состязаться с тобой по-честному – умом, талантами, способностями, и пытаются уязвить тебя любым способом!
– Да всё я понимаю, Олюшка! И давно бы махнул рукой: не нужен вам Ландсберг? Как угодно! И уехать… Но, майн либе, тут не всё так просто! Во-первых, я мужчина, я – Ландсберг! А Ландсберги никогда не отсиживались в кустах, когда вокруг сверкала сталь и гремели выстрелы! И потом…
– Что же ты замолчал, Карл? А что дальше?
– А дальше вопрос уже более практического свойства. Наместник императора на Дальнем Востоке, генерал-адъютант Алексеев, направил государю императору ходатайство о высочайшем даровании бывшим каторжникам, которые примут участие в боевых действиях, многих льгот. В их числе и полное помилование, и возвращение прав состояния, и дозволение на жительство в столице… Ты же знаешь, майн либе, сколько раз я писал прошения во все инстанции. Я просил, если ты помнишь, не о возвращении дворянского звания, не о правах состояния! Только чистый паспорт! Пусть мещанин – но без упоминания о каторге!
– И все твои прошения, все ходатайства за тебя канули в вечность, – грустно кивнула супруга.
– Увы! Поэтому единственным способом добыть себе чистый паспорт остается участие в боевых действиях. Выходит, мне есть за что воевать, есть за что рисковать жизнью! Полное помилование, Олюшка! Представляешь?
– Карл, послушай! – Ольга Владимировна помялась, нерешительно посмотрела на мужа, но все же продолжила. – Видит бог, я не хотела говорить на эту тему, но коли ты сам начал… Ты не рассердишься, Карл?
– Я догадываюсь, о чем пойдет речь. И не рассержусь, майн либе, – усмехнулся Ландсберг.
– Я просто подумала, Карл… Может, то, что тебе не дают проявить военный талант – это знак судьбы? – Ольга Владимировна встала из-за стола, подошла к мужу сзади, обхватила его голову руками, прижала к груди. – Карл, ну зачем тебе эта война? Неужели ты не навоевался за свою жизнь? И зачем мне твое полное помилование, если… если тебя не станет? Ты ведь уже не молод, Карл! И у тебя есть сын, которому нужна твоя поддержка и опора. Люди забыли о тебе – забудь о них и ты! Забудь об этом проклятом острове, давай просто уедем!
– Я думал об этом, Олюшка, – глухо отозвался Ландсберг. – И давай-ка, милая, больше не будем называть Сахалин проклятым островом: мы ведь встретились здесь! И только за одно это я благословляю эти берега!
Тем временем, война гремела орудийными залпами пока далеко от Сахалина. Поздней осенью, одним из последних пароходов каботажного плавания, Ольга Владимировна по настоянию мужа все же уехала с сыном в Де-Кастри. А уже оттуда, дождавшись снега, на санях, направилась во Владивосток. Там семья Ландсберга села на немецкий пароход и отправилась в длинное морское путешествие вокруг всего материка, в Санкт-Петербург. Прощаясь с Ольгой Владимировной и сыном Георгием на год-полтора, Ландсберг и предположить не мог, что расстается с ними на долгие пять с лишним лет…