Легионер. Книга первая
Шрифт:
В печке, старательно вычищенной накануне тем же денщиком, нашли следы сгоревшей бумаги. Причем бумаги высшего качества, которая даже в обугленном виде сохранила кое-где следы типографской сетки, характерной для облигаций и казначейских билетов. Скорее всего, это были захваченные Ландсбергом ценные бумаги из портфеля убитого Власова.
Главный специалистом Путилина по наружному наблюдению и по части тайных обысков был недоучившийся студент из евреев, сыскарь Семен Бергман. Он обладал каким-то сверхъестественным чутьем на спрятанные или позабытые самими преступниками улики. И именно Сене Бергману пришло во время обыска в голову внимательно пересмотреть стопку учебников, для чего-то хранимых Ландсбергом еще со времен учебы саперному делу. Среди всего этого Бергман нашел «Пособие для пластунов, производящих саперные работы в непосредственной близости от противника, и могущих иметь с ним рукопашное столкновение». В пособии был рисунок саперного складного ножа, а среди описываемых приемов обезвреживания противника особо рекомендовался захват его за шею сзади, с одновременным перерезанием горла. Этот прием, безусловно, служил гарантией отсутствия шума при тайных операциях в расположении противника. Способ убийства в Гродненском переулке был идентичным описываемому!
Среди бумаг Ландсберга нашлось несколько его фотографических портретов. Такие портреты нынешняя столичная молодежь заказывала в модных ателье дюжинами с тем, чтобы дарить избранницам своего сердца. Портреты тоже пригодились: Ландсберга безоговорочно опознал аптечный провизор Грингофф, подававший помощь молодому офицеру вечером 25 мая. Опознал гвардейского сапера и приказчик Вишневский, в оружейном магазине которого на Невском проспекте были в двадцатых числах мая приобретены складной нож военного образца без стопора и револьвер.
Последний «гвоздь в гроб» подозреваемого забил тот же Сеня Бергман, которому с фотографией Ландсберга было поручено проверить меняльные лавки, владельцы коих имели патент на работу с ценными бумагами. В лавке купца Горшкова молодой офицер был опознан как человек, который утром 26 мая разменивал здесь банковский билет в пятьсот рублей. Номер этого билета, занесенный щепетильным лавочником в свои книги, совпал с одним из номеров, записанных покойным надворным советником Егором Алексеевичем Власовым в своей тетрадке.
Правда, самого Ландсберга на месте преступления 25 мая и в предшествующие дни, никто, кроме дворника Якова Дударова, не видел. Но это обстоятельство мало тревожило Путилина и его сыщиков, ибо остальные улики и свидетели были для барона прямо-таки убийственными.
С этими уликами и свидетельствами Путилин, тяжко вздыхая, и поехал на доклад к градоначальнику Северной столицы.
Генерал от кавалерии Зуров был утвержден столичным градоначальником в мае 1878 года, сразу после окончания второй турецкой кампании и трагической гибели от рук бомбиста прежнего градоначальника, генерала Трепова. Нельзя сказать, чтобы это назначение привело кавалерийского генерала в восторг, и уже первые недели в новой должности подтвердили самые худшие его опасения.
«Лошадиный» генерал, как сразу же после назначения осторожным шепотком окрестила его придворная богема, в новой должности чувствовал себя довольно неудобно. Другое дело – кавалерия! Там все просто и понятно. «По ко-о-ням!» – и лава катится на острие облака пыли. «Шашки – во-он!» И над лавой засверкает зыбкое и страшное своей неотвратимостью сверкающее море клинков.
А здесь? В присутствии градоначальника – толпы просителей. Тут же – прожектеры с умораздражительными планами городского благоустройства. И – деньги, деньги, деньги… Зурову раньше и в голову не приходило, как много средств требует чистота столичных улиц, поддержание порядка на набережных, в парках, строительство новых зданий, строительство и ремонт мостов. А эти подрядчики, всплошную мошенники и казнокрады, так и норовящие приписать к сметам расходов несуществующие траты!..
В довершение всех нынешних бед, у нового градоначальника обострилась беда биографического свойства. Дед Зурова, земля ему пухом, «наградил» в свое время его отца невообразимым именем. Внуку, соответственно, досталось трудное для запоминания отчество. И Александр Елпидифорович только раздувал в гневе крылья длинного тонкого носа, слушая, как старательно, боясь ошибиться, выговаривают его имя-отчество и просители, и умудренные царедворцы. А ежели кто-то нечаянно или намеренно – были и такие, будьте покойны! – выговаривал отчество с ошибкой, то генерал прямо-таки спиной видел, как присутствующие при сем конфузе либо лицедействе старательно прячут улыбки в платки или обшлага рукавов. Хотя что тут сложного и непроизносимого – Елпидифор, Елпидифорович…
Но едва ли не самую сильную головную боль градоначальнику доставлял столичный преступный элемент. Воры и разбойники не щадили никого. Иной раз на плохое состояние городского правопорядка жаловались и великокняжеские фамилии. Жаловались, естественно, и государю, а тот, кривя губы, выговаривал за непорядки в столице ему, Зурову. А за что? Не градоначальник же, право, направлял неразумных жертв преступного произвола в подозрительные места огромного города. Слава Богу, что хоть бомбистов этих взял под свой контроль и пригляд Жандармский корпус, освободил градоначальника от забот по их отысканию и пресечению террора.
Но и без них у градоначальника хлопот хватало с избытком! Император взял в обыкновение едва не еженедельно принимать у Зурова доклады о состоянии городского правопорядка, о дерзких преступлениях, имевших место быть, и мерах, направленных к искоренению таковых. Градоначальнику, соответственно, обо всем этом докладывал ранее начальник Сыскной полиции Санкт-Петербурга, Путилин.
Ох уж этот Путилин! Умнейший человек, хоть и не потомственный дворянин. Отдавая должное человеку, сумевшему организовать в полицейском департаменте столицы много дельного и полезного, Зуров начальника Сыскной полиции все-таки недолюбливал.
Во-первых, усы и бакенбарды тот взял дерзость иметь весьма похожие на его, зуровские. Подбородок Путилин брил чисто, а вот похожие на зуровские пушистые бакенбарды часто были слегка растрепанными. И все по причине неискоренимой мужланской привычки в минуты задумчивости крутить из них косицы.
Во-вторых, Путилин, несмотря на свою высокую должность, до сих пор принимал личное участие в расследовании дерзких преступлений. И при этом не считал зазорным, как передавали Зурову, устраивать всяческие маскарады с переодеванием и шатанием по самым подозрительным притонам. Не к лицу такое дворянину, да еще в генеральской должности! Правда, подобный образ действий часто приносил Путилину великолепные результаты, и подлые обычно «щелкоперы» в газетах хвалили его до небес – тогда как Зурову от газетчиков частенько доставались одни лишь ехидные намеки да дерзости.
30 мая 1879 года Зуров принял у себя Путилина, как обычно – в девять с половиной часов утра. Настроение у градоначальника было неважным, а причина крылась в двух сегодняшних газетных заметках и вчерашнем внеочередном выговоре государя – совершенно Зуровым незаслуженного! Поэтому, не дав Путилину и рта раскрыть, Зуров начал с упреков:
– Что же это делается, милостивый государь! Почему городской градоначальник должен узнавать новости о дерзких преступлениях из уст императора? В газетах уже об этом пишут, а вы, драгоценнейший Иван Дмитриевич – ни гу-гу! Или вы не считаете двойное убийство в Гродненском переулке за преступление, достойное внимания начальника столичной Сыскной полиции?