Легионер. Книга третья
Шрифт:
Убедившись, что и последняя опора сделана из еловой лесины, Ландсберг пошел обратно к биваку. Взял вырубленный по его приказу шест, наугад подошел к одному из столбов. Упер его в верхнюю часть столба, с силой качнул в одну сторону, в другую. Подошел к другому столбу, проделал и там ту же процедуру. Вернулся к бросившим работу и сгрудившимся арестантам, попросил:
– Покажите-ка, ребята, где ночуете, где кашеварите…
Оглядел ветхие шалаши с грудами тряпья, покачал головой и поманил десятника.
– Проводи до коляски, Петраков. Делать мне тут нечего. Как
– Дык не сомневайтесь, господин инженер, все исправим в лучшем виде! Недоглядел, извиняйте уж!
– Недоглядел, говоришь? Слушай внимательно, Петраков! Последние три десятка столбов надо будет из земли вынимать. Думаешь, я не вижу твою хитрость? Ямы копаете мельче, чем положено. До глубины промерзания грунта зимой не доходите. А чтобы незаметно было, столбики опорные короткими делаете. Ты что, не понимаешь? Придет зима, ударят морозы. Грунт смерзнется, столбы выдавливать начнет, они покосятся. Далее: по какому праву ель вместо лиственницы на опоры ставишь? Ее хоть вымочи в смоле, все одно через пару лет сгниет в земле. И что это за телеграфная линия будет? А спрос с кого? С меня, Петраков, начальство на следующий год спросит! А то и в саботаже обвинит.
– Дык ведь все переделывать надоть, господин инженер! Откель я про промерзание твое знал? Мы люди темные.
– Не валяй дурака, Петраков! Не валяй! Про границу промерзания, может, ты и не знал, а вот про то, какой глубины ямы под столбы копать, сорок раз было сказано. И потом – сам-то где спишь? В избе? А рабочие почему на голой земле, под дырявыми шалашами?
– Дык с места на место переходим, чаво напрасно городить-то?
– Петраков, я вернусь сюда через два-три дня. Привезу еще рабочих. Все, что сказал – к моему возвращению должно быть исправлено. Не сделаешь – вылетишь из десятников белым лебедем! И докладную напишу про все твои «недогляды». Сам ямы копать станешь, а раньше тебя начальство на «кобылу» положит, сам знаешь! Всн понял?
– Понять-то понял, господин инженер! – Петраков смотрел на Ландсберга недобро, зло усмехался. – Не по-людски у нас с вами получается… Вы ведь, извиняйте, тоже из… нашенских? С последним сплавом пришли? Нешто не знаете, что наш брат, каторжный, держаться друг за дружку должон? Не гадить на голову своему брату-арестанту. А вы «кобылой» меня стращаете, агромадную работу переделывать велите. Твой же брат, каторжник, будет по твоей указке лишний раз спину ломать!
– Значит, меня подводить ты считаешь вправе, Петраков? Ответственную работу, за которую я в ответе, абы как лепить можешь? Это по-братски, как ты изволишь выражаться? А я молчать должен про твои грехи?
– Воля ваша, господин инженер. Молчать заставить не могу, как и разум свой дать. Тока гляди сам, народ у нас на каторге злой. Ты вот один по тайге на колясочке ездиешь – а в тайге, господин инженер, всяко разно бывает…
– Ты, Петраков, злостью народа здешнего не прикрывайся! За рабочих я и без твоей подсказки заступлюсь. А где чисто твоя вина – тебе и отвечать. И моргать перед ватагой за зряшную работу, которую ты же и допустил – тоже тебе. А пугать меня, Петраков, не советую! Я
Вернувшись к вечеру в пост, Ландсберг предпринял первый решительный шаг: попросил Михайлу Карпова передать иванам про свое согласие на испытание. Михайла покивал:
– Разумно, Христофорыч, решил! Поглядим! Я сегодня, как в кандальную с твоим ответом схожу, покручусь там сколько можно. Может, с кем из людишек потолкую, что и как… Поглядим, говорю!
Два дня «головка» каторги, получив согласие Барина на «спытание», проверяла лишь его терпение, никаких указаний Ландсбергу не давала. Разведка Карпова тоже пока результатов не принесла: если иваны что и замышляли, то вслух это не обсуждалось.
Об увиденных на Ведерниковском станке безобразиях Ландсберг на утренних раскомандировках пока тоже говорить не спешил. Как и обещал, на третий день он снова съездил туда – поглядеть, правильные ли выводы сделал для себя десятник Петраков? Оказалось, что верные. Каторжники работали как проклятые: почти все дефектные столбы были вынуты из земли, еловые опоры заменялись на лиственничные. На Ландсберга рабочие, конечно, глядели все как один злыми глазами, однако вслух не роптали. Пообещав еще раз прислать дополнительных рабочих, он уехал в пост, дожидаться указаний иванов.
И дождался. В тот же вечер один из канцелярских писарей передал ему клочок бумаги с несколькими фамилиями, среди которых были Трифонов и Афанасьев, упомянутые иванами как приманка для Карагаева.
И уже на следующей утренней раскомандировке Ландсберг объявил, что темпы работ по прокладке телеграфной линии неудовлетворительные, и что количество рабочих на Ведерниковском станке необходимо увеличить. Тюремный смотритель не возражал: бери арестантов сколько хочешь, господин инженер!
– Шестерых пока будет достаточно, – уверил Ландсберг. – Вот только не абы кого… Позволено ли будет мне самому отобрать рабочих?
– Выбирай, коли охота возиться с этими скотами! – махнул рукой смотритель.
– Слушаюсь, ваше благородие. Я же и сам, с вашего позволения, отобранных завтра на станок бы и отвез.
– А пешком не дойдут? – фыркнул кто-то из надзирателей. – Не много ли чести арестантов на телеге возить?
– Пеший переход с инструментами и имуществом потребует потом отдыха, – возразил Ландсберг. – Доставленных же на телеге рабочих можно будет сразу же по прибытию на Ведерниковский станок приставить к делу.
И вопрос был решен. Карл не мог решить для себя другого, главного вопроса: везти на верную смерть Карагаева или нет? Следующий ход в этой «игре» был за иванами.
Не без основания полагая, что они не сегодня-завтра снова могут пригласить его на «толковище» в кандальную тюрьму, Ландсберг решил сделать упреждающий ход. Он снова отправил к иванам «кумпаньона».
Приняли Карпова иваны не то чтобы неласково, но с изрядной долей настороженности.
– От Барина я, – как и положено «серой шпанке», Карпов стоял перед нарами Ивана Пройди-Свет смирно, шапку мял в руках, в глаза не глядел.