Легионер
Шрифт:
— Рри Зель-Ройт!
— Рри Зель-Гар! — пророкотала лейтенант Дюпре и вдруг оказалась совсем рядом. — Эй-эй, не падай! Ким!!!
Между жалостью и сочувствием есть существенная разница. Принято считать, что жалость унижает. Поэтому лейтенант Дюпре никогда никого не жалела. Убить — никаких проблем, работа у неё такая, но унижать? Дурной тон.
И когда лейтенант поймала себя на том, что, кажется, начинает жалеть Лану Дитц, она самым решительным образом приказала себе не дурить. Девчонка не заслужила жалости. Жалость для слабых. А тем сильным, которых жернова обстоятельств попытались перемолоть, да так и завязли, не справившись с задачей, полагаются сочувствие и помощь. Иногда ещё — хороший увесистый нокаут, чтобы не мешали помогать. В случае Дитц последний пункт был весьма актуален.
Сначала она самым тривиальным образом отрубилась. Ну, это-то понятно: задачу выполнила, помощи дождалась — вот сознание и сделало ручкой. Сложности начались через минуту. Ким, на свою голову почти мгновенно выдернувший девчонку из отключки, столкнулся с отчаянным сопротивлением. Она отпихивала руки медика. Выворачивалась. Требовала бросить её и спасать того парня, Кристенсена. Порывалась куда-то бежать. Мягкие увещевания врача вдребезги разбивались об идею-фикс, полностью завладевшую пациенткой.
— Дитц! — рявкнула Эрнестина, у которой пока хватало забот и без вздорной девчонки. Надо разведчиков послать, наладить освещение и связь под землей, а тут возись ещё с этой! — Сама будешь смирно лежать, или парней кликнуть?
Секунду спустя она прокляла свой язык — такая смесь ненависти и застарелой боли соткалась на измученном лице. Последняя фраза явно была построена неудачно, задев в душе сжавшейся пацанки какие-то струны, которые задевать не следовало.
И без того узкие глаза Кима превратились в брызжущие осуждением щелочки. В силу своей квалификации и положения в подразделении медик обладал определенными привилегиями. И сейчас ясно давал понять командиру взвода, что она… эээ… не очень умная женщина.
— Тихо! Тихо, я сказала! Я Кима в неизвестность не пущу, сейчас ребята там посмотрят, что к чему… посмотрят, говорю, и он пойдет, а пока с тобой разберётся. И не гляди, что он не мрин, мы в Дивизионе не по происхождению делимся, а по способностям. Ну, вот и умничка. Ким, работай.
В сущности, после отдачи необходимых приказов Эрнестина была полностью свободна. Мальчики и девочки всё сделают и без неё. А пока можно помочь врачу. К примеру, поить его пациентку, обезвоживание налицо безо всяких диагнозов.
— Подвесы… — прокаркала Дитц, отрываясь от поднесенной к губам фляги. — У вас есть подвесы… там пандус длинный, спускаться долго… надо прыгать… на шесть… потом лево два… потом пять… внизу всё заставлено, а так сразу на месте…
Предельно четкая инструкция весьма заинтересовала лейтенанта Дюпре.
— Имеешь опыт?
— Я прыгала в Либертании… и на крыле летала, на Маунт-Кост.
— Ого! — вполне искренне восхитилась Эрнестина, снова приближая флягу. — Высоко забиралась?
— До Кривого Носа, — последовал ответ после нескольких глотков.
Командир десантников мысленно поежилась. Маунт-Кост с её ветрами и так-то полный экстрим, а уж Кривой Нос… нет, сейчас Эрни Дюпре на хорошем (желательно — десантном) крыле прыгнула бы оттуда без проблем, хотя и без удовольствия, но эта…
— И не страшно тебе было?
— Мэм, — кажется, эта гримаса означала усмешку. Хрипа в голосе, однако, поубавилось, — мне было восемь. Выросла в тридцати милях от Лазарева. На ферме. И вдруг полетела, как птица! Представляете, как это было круто?!
Ну да, в восемь — пожалуй. Когда ты подросток из фермерской глуши, всё что круто — то не страшно. Подростки вообще бессмертны, если кто не в курсе. Вот ведь… кто ж тебя, сумасшедшую, в восемь лет пустил на Маунт-Кост, да ещё и с крылом?
Лейтенант отвлеклась от размышлений, по знаку Кима придала Дитц сидячее положение и не без удовольствия вслушалась в то, что негромко бубнит врач. Экспрессивная тирада состояла в основном из глаголов, причастий и местоимений. Существительное он употребил только одно — "пассатижи". И это было хорошо. В действительно скверных случаях Ким работал молча, не отвлекаясь на брань.
— Ну, вот и всё, — три минуты спустя проворчал медик, прерывая ставший уже совсем мирным разговор. — Сейчас я тебе еще капельницу налажу, и хватит пока. Остальное в стационаре. Ты в курсе, кстати, что у тебя треснуло два ребра?
— Два? Я думала, одно…
— Ты, по-моему, вообще не думала. Мэм, братва говорит — внизу всё в норме, там только мужик на чем-то вроде носилок. Живой, живой, лежи ты спокойно! Так что я пошел, гидравлику они успели вскрыть и люк откатили полностью.
Дюпре уже получила сходную информацию, вероятно, более полную и четкую, чем медик. Но и более сухую, несомненно. Интересно, что Скунс сказал Киму? Ладно, сейчас гораздо интереснее, что скажет Дитц. Детальный допрос будет позже, и пусть этим капитан занимается, а мы пока просто поговорим.
Кстати, по какому поводу такая удовлетворенная мордочка? А, разумеется: хлопок направляющего патрона, шесть секунд, хлопок, две секунды, хлопок, пять секунд, взвизг свободного спуска… ну молодец, молодец, всё правильно сказала!
— Слушай, а чего ты Кристенсена в темноте оставила? Я-то думала, фонарь у него, так Скунс говорит — нет там никакого фонаря… и у тебя нет.
— Сдох фонарь, — устало пробормотала Дитц. — Я его бросила где-то по дороге, волокуша и так тяжелая была.
— Эээ… — девчонка не врала, но, кажется, поехала крышей. Обидно. — Он же на десять суток рассчитан при максимальной мощности. Ты ничего не путаешь?
— А он и сейчас, должно быть, полный заряд показывает. Смешно, мэм: заряд полный — а света нет. Аптечки просрочены, пайки тоже, комбезы не греют. И запасных магазинов не было. А я ведь просила. Так интендант, сука жирная… простите…
— Ничего, я привычная. Продолжай.
— В общем, велел брать, что дают, и не умничать. Нам бы хоть по одной запаске на человека, мы б отбились… не было запасок. И гранат не было. Ни хрена у нас не было.
Высказать свое отношение к полученной информации лейтенант Дюпре не успела: пришёл вызов от капитана Рурка. Разумеется, об обнаружении как минимум одного легионера из числа считавшихся пропавшими без вести ему доложили, и теперь он, должно быть, жаждал подробностей.