Легкая поступь железного века...
Шрифт:
Александр тем временем, теряясь в догадках, ехал к своему лучшему другу поручику Петру Белозерову. К Бестужеву не торопился: был уже у него вчера и узнал приватно от слуг, что вице-канцлер вернется лишь под утро. Стало быть — сегодня, но ведь графу и отдохнуть надобно будет от ночи, проведенной за карточным столом… А такое дело, как честь сестры, отлагательств не терпит.
Петр, едва увидев Вельяминова, крепко, порывисто обнял его, хоть тот и пытался отстраниться.
— Я ожидал тебя, Саша. Выслушай меня, умоляю. Хоть как потом казни — но выслушай!
— Для того я и здесь, чтобы услышать твои объяснения, — отвечал Александр сухо. — Но вот приму ли…
— Должен. Потому что… Да разве вольны мы в движениях сердца своего?
— Говори!
— Ты знаешь, что я отправился к дяде, — начал рассказывать Белозеров, — после неприятнейшего сего, прямо скажу, визита, собирался я посетить свою вотчину. Но так туда и не доехал — лиходеи помешали.
— На тебя напали разбойники?!
— Да, напали, ранили и умирать бросили. Вернее, полагаю, мертвым уж сочли. Долго ли я был без памяти — не знаю. А когда очнулся…
Глава вторая
Сельский роман
…Петр лежал в ворохе сена в сарайчике возле покосившейся избушки и бредил. Что-то лихорадочно срывалось с его сухих горячих губ. Иногда он приоткрывал глаза. Перед замутненным взором являлись какие-то лица — сморщенная старушка в черном платке, девушка — бледная и печальная. Кустистые брови старухи хмурились, синеватые губы шевелились, словно она что-то сердито бормотала. Темные глаза девушки оказались вдруг близко-близко и неожиданно расширились, растворились и исчезли, потому что все исчезло. Петр снова впал в забытье.
Очнулся Белозеров на пуховой перине. Пахло цветами и в то же время чем-то резким, горьким — лекарством, что ли, каким? Полог кровати был приподнят, и Петр увидел, что солнечные лучи стелятся по полу полосами золотисто-белого света. Петруша вздохнул, провел по лбу рукой и сел на постели — в боку вспыхнула сильная боль. Что это, чужая рубашка? Да, его должна быть в крови. Он вспомнил все…
Тихий скрип двери, мягкая, осторожная походка… Перед Петрушей пожилой человек, одетый роскошно, хотя и по-домашнему. Лицо веселое, голубоглазое, широкое. Увидев очнувшегося Петра, человек радостно развел руками.
— Наконец-то, сударь мой! Опамятовались… Как я рад!
— С кем имею удовольствие?.. — прошептал Петруша, силясь подняться.
— Ох, что вы, лежите! Слабы вы еще. Я Любимов Степан Степанович, а вы, сударь, у меня дома, в родовой вотчине моей — Любимовке.
— Почему? — почти простонал молодой человек, на резкое движение в боку рана отозвалась острой болью.
— Девки, голубчик, собирали ягоды в лесу да вот нашли добра молодца… Много дней были вы без памяти. Должно быть, разбойнички, а? Они у нас пошаливают, злодеи! Вы-то, батюшка, кто будете?
— Поручик лейб-гвардии Преображенского полка Петр Григорьевич Белозеров.
— Ба! Уж не племянником ли Артамону Васильевичу Бахрушину доводитесь?
— Да, я племянник его.
— Очень рад, сударь, очень рад! Артамон Васильевич мой сосед и первейший друг. Милостивый государь, будьте моим дорогим гостем! Лекарь уверяет, что скоро вы на поправку пойдете.
— Спасибо вам, Степан Степанович. Господь отблагодарит вас за вашу доброту!
— Да полно вам… Дядюшку, верно, стоит известить?
— Нет! Зачем… старика волновать понапрасну?
— Как угодно. Больше утомлять не смею.
Петруша еще раз бессвязно пробормотал слова благодарности и вскоре погрузился в дремоту. Сон его был легким и свежим, вовсе не похожим на прежнее забытье…
Выздоравливал поручик быстро. Стало быть — скоро в дальнейший путь. Но уезжать не хотелось. Почему? Приглянулся ли ему богатый дом, который сам Любимов не без тщеславия звал «дворцом»?
Вроде бы ничего особенного с ним в этом «дворце» и не случилось. Просто столкнулся однажды Белозеров с милой девушкой из челяди, которая, опустив взгляд, шла навстречу, прижимая к себе связку одеял. Видимо, была она слаба, так как едва тащила немалый тюк.
Не подними она на миг на Петра больших бархатисто-карих глаз, он бы ни за что не узнал ее. Но этот особый тихий их свет и мягкий блеск… эти пушистые ресницы…
— Постой! — воскликнул Петруша. Она не остановилась, скорее замерла, быстро отведя взгляд. И вновь показалась вроде бы мало чем примечательной крестьянской девчонкой. Но если приглядеться… Худа, но стройна, на бледных щеках — горячечный румянец, детская складка губ. И взгляд — что за взгляд! И пушистая темно-каштановая коса, воздушные завитки, все время непослушно выбивающиеся на лоб…
— Дай-ка, помогу тебе!
Она покачала головой, сильнее прижала к себе свою ношу, словно боясь за нее.
— Я тебя уже видел, — продолжал Петр.
— Видели, барин, немудрено…
— Да нет же! Я когда раненый лежал, в бреду… сквозь мглу глаза твои видел! Не во сне же…
— Не во сне.
— А я и думаю… Мне Степан Степанович рассказывал, что девки ягоды в лесу собирали, а одна из них на меня и вышла. То ты была?
— Я.
— Так это тебе я жизнью обязан!
Она вздохнула, как-то устало.
— Я или другая… Господь вам жизнь спас. Его воля была. Его и благодарите.
Он попытался без слов забрать ее ношу, но она мягко вывернулась, неловко поклонилась и пошла своей дорогой.
Петруша, слегка ошеломленный, вернулся в комнату, отведенную ему Любимовым, присел в мягкое кресло, задумался. Он не мог избавиться от странного впечатления — было в девушке нечто, что в уме его не укладывалось. Чарующая какая-то непонятность. Не разобрал он этого в первый миг, а потом… Как она говорила… Петр усиленно вызывал в памяти звуки ее голоса. Не то удивительно — что говорила, а — как… Разве — как дворовая? А движения, поворот головы, то, как тащила она эти несчастные одеяла, как поклонилась ему… А взгляд?..