Лёгкая

Дырочка на чулке. На большом пальце правой ноги. Она не может не знать! Не может сидеть тут и не знать, что у неё на чулке дырка! Дыра! Хоть бы спрятала ногу под стол, что ли, так нет же – выставила на моё обозрение. Правую ногу (с дырищей!) закинула на левую и покачивает ей, а я взгляда оторвать не могу. Вот всегда я так: обращаю внимание на несущественные мелочи, а о главном забываю. А может, они очень даже существенные, эти мелочи. Как посмотреть…

Нет, надо поднять наконец-то глаза и посмотреть ей в лицо. В конце концов, мне-то нечего стыдиться.

Это не я переспала с её будущим мужем за два дня до свадьбы! Но поднять глаза у меня получается только до чашки кофе, которую она только пригубила и поставила обратно на блюдечко. Бледно-розовый след от помады, еле-еле видный. Она не красится ярко, ей незачем – красавица! Я вот и не смотрю на её лицо, а помню, что оно прелестно, как у куколки. И абсолютно невинно, как у котенка. Она не наглая, хотя я её и заподозрила в этом сначала. Она лёгкая. Вот есть такие девушки и женщины даже – лёгкие. Им все дается как бы само собой – и красота, и грация, и приятный голос. Они не сидят на диетах и не потеют в спортзалах. Мужчины столбенеют, встретившись с ними, а женщины, которым повезло меньше, завидуют. Невозможно подделать легкость, как невозможно слону стать бабочкой. И кажется, что нет у этих бабочек ни одной проблемы в жизни – знай летай с цветка на цветок и наслаждайся нектаром.

Но так случилось, что напротив меня сидит бабочка как раз-таки с проблемой. Иначе бы она сюда не прилетела. Бабочка молчит, и делает это так естественно, что мне остается только начать разговор самой:

– Давайте познакомимся для начала. Меня зовут Вера. Вы, может, и не знаете ещё. А Вас?

– Наташа, – улыбнулась девушка. И замолчала. И опять – как будто так и надо.

– Итак, Наташа, зачем Вы ко мне пожаловали? Знакомство наше было кратким и не слишком-то приятным, и я Вас снова увидеть совсем не ожидала, – я взвешиваю каждое слово и заставляю себя смотреть ей в глаза. Голубые и абсолютно невинные.

– Я беременна, – выдает Наташа и отпивает из чашки немного кофе. Заметив мой вопросительный взгляд, добавляет: – Станислав Дмитриевич, видимо, сменил номер телефона, и я думала, что найду его самого здесь. Мне очень нужно с ним встретиться.

– Как видите, его здесь нет. Уже два месяца, собственно, нет, – отвечаю я и, хоть ты тресни, не могу с таким же спокойным видом, как она, пить кофе. И сидеть не могу. Пройдясь по кухне из конца в конец несколько раз, заявляю: – Да и как вообще после того, что было, Вы осмелились прийти сюда?! Вы со Станиславом Дмитриевичем разрушили мою жизнь, разнесли её к чертям…

Она смотрит на меня с сочувствием, но и сейчас я не вижу на её лице вины. То самое выражение… Наверное, я его вовек не забуду: абсолютно голая, даже не пытающаяся прикрыться, она сидит на моей кровати и смотрит на меня честными глазами, а я понимаю, что она не боится, не стыдится – ей просто немного жалко стоящую перед ней женщину, вынужденную устраивать скандал. И вот странно: Стаса я в тот момент хотела бы закопать в землю живьем, а к ней у меня не было ненависти, даже злости. Для неё это было игрой, инсценировкой пошлого анекдота, а мне стоило слишком дорого.

Сочувствие! Все мне тогда сочувствовали: врачи скорой помощи, отвозившие меня, истекающую кровью, в больницу, дежурный гинеколог, молоденькие медсестрички… Хотя нет, не все: нас было четверо с выкидышами в палате номер 20, и уж там меня никто не жалел – у всех была своя боль.

Я тяжело отходила от наркоза – мне не хотелось возвращаться. Что мне было делать в реальности, где любимый мужчина мне изменил, а малыш, которого я три месяца носила

под сердцем, не захотел жить? Под наркозом мне, казалось, открылись какие-то истины, стало ясно всё целиком, я постигла Вселенную. Однако пришлось возвращаться в реальность, где было больно и непонятно.

– Как Вы себя чувствуете? – услышала я откуда-то издалека и открыла глаза. Но всё расплылось, и я снова унеслась в небытие. Потом оказалось, что в палату приходил Борис Аркадьевич – лучший гинеколог в отделении, по счастливой случайности дежуривший в тот вечер. Он меня и «чистил». Какое это все-таки противное слово – «чистка»!

Попозже, когда я почти совсем оклемалась, к моей кровати подошла девочка лет 17–18 и спросила, не надо ли мне чего. Так началось моё знакомство с палатой номер 20. Девочка, которой оказалось действительно 18, тоже лежала здесь с выкидышем. Юля (так её звали) рассказала мне свою историю на следующий день, пока мы ждали обхода.

Она встречалась с мальчиком чуть старше, и была это такая любовь, что им нестерпимо захотелось пожениться – не по залету, нет, а действительно по любви. Юле ещё не было 18 лет, и для регистрации в ЗАГСе была куплена справка о беременности. Родители с той и с другой стороны против свадьбы не возражали, всё подготовили, не пожалели денег, даже платье для Юли приобрели дорогое, в лучшем салоне. И вот накануне свадьбы Юля приходит к своему жениху, а там – как у меня, в общем. И юный жених, не стесняясь присутствия обнажённой любовницы, ещё спрашивает у невесты: «А ты что здесь делаешь?» Свадьбу родители предлагали всё-таки сыграть (кафе оплачено, машины заказаны, платье опять-таки куплено), но Юля отказалась – не сочла возможным простить. А через месяц-другой простила и… забеременела, не будучи уже помолвленной и даже не встречаясь официально со своим бывшим женихом. Но от него. А он на этот раз не захотел жениться. Вот такая вот «Санта-Барбара». А девочка Юля познакомилась с другим мальчиком, и он как раз предложил ей пожениться (благо 18 лет ей уже стукнуло к тому моменту), несмотря на беременность от непонятно (для него) кого. А она всё отказывалась. В это время сердечко у не родившегося пока малыша перестало биться, а Юля не знала об этом и не ходила к врачу, потому что казалось – ещё успеется до родов. Только когда ручьем потекла кровь, девочка побежала в консультацию, где её долго не принимали без полиса, а потом её – уже из дома – увезла скорая. Оказалось, Юля носила мёртвого ребёнка две недели. Счастье ещё, что сама жива осталась.

Я, слушая её рассказ, верила и не верила. Да как всё это может быть? Но в тот же день к вечеру, в часы посещений, пришел тот самый второй мальчик и, опустившись у Юлиной кровати на колени, плакал и уговаривал её выйти за него замуж. Мы его не стесняли – для мальчика существовала только его девочка. Ромео и Джульетта, вам такое и не снилось.

Лежать в больнице – сомнительное удовольствие. Развлечений не так много – книжки и игры на смартфоне приедаются быстро. Соцсети раздражают. И потому мы много говорили, и первая из тем касалась того, кто как здесь оказался.

Маргарита Тимофеевна, например, очутилась в палате номер 20 с шестым по счету выкидышем. Она здесь уже была своя, старая знакомая Бориса Аркадьевича. Мы звали её по имени-отчеству, хотя она и просила называть её Ритой. Как-то строго она выглядела, да уже и не молодо. Её сын (она упорно говорила «старший») заканчивал школу, а попытки завести ещё одного ребёнка оканчивались неудачами – все гибли на третьем-четвертом месяце. Может, дело было в том, что у Маргариты Тимофеевны был уже другой муж, а не отец «старшего». Но она упорно, год за годом, пыталась выносить и родить ребёнка от любимого мужчины. Это уже походило на манию.