Лёхин с Шишиком на плече
Шрифт:
Шишики вняли призыву к интеллигентности, степенно уселись каждый на своем месте и принялись за чистку лохмушек, измазанных какой-то слизью и забитых сухими травинками и мелким сором.
Пока Лехин шел из сквера к дороге, "помпошки" пару раз откидывались назад переглянуться за его затылком и вновь хихикали. Так задорно, что и Лехин все время улыбался и старался не думать, что через несколько часов, возможно, придется пожертвовать одним из забавных пушистиков.
… Призраки и домовые с умилением созерцали, как завтракает Лехин. А он не давился под взглядами лишь потому,
— Я… щас… мордой в эту… тарелку…
— Ну что ты, что ты, Лексей Григорьич! — засуетился Елисей, на всякий случай оттаскивая от хозяина тарелку с недоеденной картошкой. — Вставай! Ляжешь в зале на диване, пока дружок твой не проснулся…
— Он еще дрыхнет?!
— Помилуйте, Лексей Григорьич, время-то — шестой час! Пусть спит. Надо б было на работу — давно бы разбудили. А сегодня смена не его. Вот Касьянушка песенок и напел ему колыбельных. Вот и ты сейчас поспишь, силенок наберешься… Давай-давай, вставай. Письмецо дружку напишешь, чтоб не уходил, пробудившись, — и баиньки.
Лехин долго шел по коридору — шесть шагов до двери, — помнил он. Коридор шатался, пол плыл под ногами. Вошел в комнату — и проснулся. Крашеные доски. Надо же. Выглядит сиротливо.
— А палас где?
— Где ж ему быть? На помойке, конечно, — отозвался Елисей. — Все до крошечки собрали, пол всяким средством вымыли-натерли, чтоб духу его здесь не было.
Уточнять — чьего, испорченного паласа или зверюги в образе человеческом, — Лехин не стал. Начал снимать рубашку — вялые пальцы не могли выковырять пуговицы из прорезей. Пришлось снимать через голову. На полпути вспомнил одну думушку. Нет, две. Запутался в мыслях: то ли спрашивать, то ли делиться открытием. Пока путался, застрял в полуснятой рубахе. Плечи дыбом, зато определился.
— А ведь зверюг на одну меньше стало. Уже легче, да, Елисей?
— Какое там, Лексей Григорьич! — вздохнул домовой, залезший на спину хозяина стянуть рубаху с плечей. — Пока Проводник держит дверь открытой, из всегда будет шестеро.
— То есть, если я убью всех шестерых, придет еще шестеро? — медленно спросил Лехин. — Значит, и правда дело только в Проводнике? А почему шестеро? Не больше?
— Как ее… Ах, да, компенсация. Дверь чуть приоткрыта и может пропустить в наш мир строго дозированное количество чужой силы. И когда здесь ее убывает… В общем, Лексей Григорьич, сам понимаешь.
— Угу, понимаю… Елисей, вы у Профи узнавали, Соболев женат?
Елисей не стал спрашивать, кто такой Профи. Шишки, небось, уже рассказали, как Лехин их обозвал.
— Был женат. Жена умерла. Детишки воспитываются в семье жениных родителей. А женщина в квартире — сестра Проводника, за хозяйством его приглядывает. Хорошая женщина. Шишик профессорский так говорит. В дому уютно.
В голосе домового ехидных ноток не слышалось. Может, не понял, что Лехин заинтересовался сестрой профессора, так сказать, в личном плане. А может, понял, да насмешничать не стал, поскольку уважает хозяина. И вообще. С чего Лехин взял, что Елисей начнет насмехаться?
К опасности, которая подстерегает из-за каждого угла, Лехин как-то попривык. Смирился с мыслью, что в любой момент может свалиться неприятная неожиданность. Расслабился среди постоянных тревог. И даже уютно себя чувствовал: в удобных тапках и в любимом халате расхаживал среди снарядных взрывов — елки-палки!
Но звонок в дверь его пронял.
Обычно мелодичная, звоночная трель резанула по телу ледяной пилой и отдалась в ступнях множеством морозных уколов.
Никодим, стоявший у двери в прихожую, осторожно сунулся в темноту — как назло, Лехин выключил свет в прихожей, а утреннего света из кухни хватало лишь на сумрачное отражение в старом трюмо.
Осторожное движение Никодима заставило Лехина пошевелиться. Но сосредоточенность на темной прихожей и на неизвестном на лестничной площадке была такой полной, что Лехин не мог понять, почему пальцы шарят по поверхности дивана.
Дошло. В миг опасности он потянулся к испытанному домашнему оружию — гардинке. Гардинка же стояла в углу, сразу за диванным валиком. Видимо, Лехин мельком видел ее, садясь на диван, вот и зашарил машинально.
— Кто там? — шепотом спросил он у застывшего Елисея.
Елисей мгновение прислушивался, затем съехал с дивана и на цыпочках добежал до Никодима.
Больше не звонили, но даже сквозь расстояние двух комнат Лехин обострившимся, почти звериным чутьем учуял присутствие за входной дверью. Один или даже двое. Сканировать, переходя на другой уровень зрения, не пытался. Слишком устал. Прихватив гардинку, он тоже на цыпочках вышел в прихожую.
Только начал приникать к "глазку" — и шарахнулся от вспоровшей позвоночник новой трели.
Волна холода по телу быстро преобразилась в жар бешенства. Не глядя в "глазок", Лехин быстро открыл замок и распахнул дверь…
Мокрая от пота ладонь уже начала движение гардинкой — Лехин растерянно охнул и попытался спрятать оружие.
В двух шагах от двери стояли двое пьяниц в обнимку. Один — бугай, спонсор, угощавший дворовую компанию самогонкой ("Веча! — вспомнил Лехин. — Славка, Вячеслав!"); второй — длинный тощий Вован из второго подъезда, тот самый "замаскированный", отдыхавший на клумбе бабки Петровны. Последний все пытался спеть басом "Ой, мороз, мороз", а потом визгливо хихикал и вообще был вертляв несообразно росту. Первый смотрел степенно, песню не подхватывал и старался придержать прыткого приятеля.
Елисей вдруг символически плюнул и удалился с заулыбавшимся Никодимом, пробормотав лишь: "Черти полосатые!"
— Что вам угодно? — холодно спросил Лехин.
Вован тоненько заржал и чуть не свалился. Веча поддержал его и мягким интеллигентным голосом пояснил:
— Алексей Григорьевич, извините за неловкость. Перед вами не алкоголики. Это мы — агент без имени и Линь Тай. Мы посоветовались и решили идти с вами в тот дом. К сожалению, ничего лучше этих тел мы не нашли.