Лекарство для покойника

Незнанский Фридрих Евсеевич

Турецкий. Москва. 2 сентября, 10.30

Сомнений у него не было. То, что содержимое его кейса оказалось в камере хранения в аэропорту Внуково, было делом рук экс-медвежатника Гринева. Поскольку Витька Солонин и не думал шутить над своим другом и учителем таким жестоким образом, то Гринев – это единственный и самый реальный вариант. Продемонстрировал ловкость рук. Дескать, смотри, начальник, чего могу, хоть и отношения к этому делу с подвесками не имею. И во Внуково шмотки подкинул тоже он. Через какого-нибудь московского подельника.

А что?

И ведь ничего старому прохвосту не сделаешь. Даже хулиганство не пришьешь. Просто не докажешь. Но каков жук! Турецкий припомнил, что перед самым уходом от Гринева он выходил в туалет, как и в самолете, но буквально минуты на полторы. И этих девяноста секунд Гриневу хватило, чтобы без повреждений вскрыть кейс и подменить начинку… Так на фига, спрашивается, они нужны, эти суперзамки? Риторический вопрос. Иногда все-таки нужны.

Но Солонин тоже хорош. Есть, оказывается, в органах тугодумы и похлеще Турецкого. Ему в Ялте во всех подробностях рассказали, от какой машины ключи, которые он нашел, и Витька даже на секунду не заподозрил, что это машина его приятеля. Ну и тормоз…

Так примерно распалял себя Турецкий, совершенно не будучи уверен, что на месте Солонина проявил бы больше сообразительности. Что реально делать дальше – он не имел ни малейшего представления.

Зазвонил телефон, и Турецкий лениво снял трубку.

– Саша, – у меня новости, – сказал Меркулов тусклым голосом.

– Опять где-нибудь в Европе расстреляли кого-нибудь из наших фигурантов?

– К сожалению, нет. Это было бы хоть что-то. Новости другого дела. Я отстраняю тебя от дела. В отпуск давно ездил?

– Что?!

– Мне представляется, ты меня услышал, – вежливо предположил Меркулов и повесил трубку.

Несколько секунд Турецкий сидел, пытаясь припомнить, сколько раз в жизни у него были слуховые галлюцинации. Получалось, что ни разу. Тогда он сорвался с места и побежал к Меркулову. Ворвался в кабинет, несмотря на возмущение секретарши.

– Ага! – сказал Меркулов, совсем как Генеральный прокурор. – Я так и знал, что ты придешь.

– Это что, – осведомился Турецкий, – новый способ быстро вызвать к себе подчиненного?

– Увы. Все так и есть.

– Ты шутишь? – не мог поверить Турецкий.

Меркулов молчал, видимо считая, что, чем меньше он будет говорить, тем скорее ему поверят. Собственно, так оно и произошло. Турецкий устало опустился в кресло и сказал:

– Но почему?! Почему?

– Я ничего не смог поделать. Есть определенные правила, и я их не нарушаю, сам знаешь.

– Костя, ради бога, оставь этот эзопов язык и объясни по-человечески, кто тебя заставил? Демидов?

– Это я его заставил.

– Да какого черта? – Турецкий уже совершенно забыл, что еще пять минут назад страдал по поводу полного отсутствия мыслей по данному делу. Сейчас ему казалось, что разгадка – у него в кармане, а кто-то (в данном случае его близкий друг) разрезает этот карман большими швейными ножницами.

– Я получил анонимную информацию, суть которой состояла в том, что ты можешь быть заинтересован в необъективном расследовании, поскольку находишься в слишком близком контакте с семьей Богачева.

– Ты получил анонимную информацию? – не мог поверить Турецкий. – С каких это пор ты придаешь этому значение? И случайно не в камере хранения ты ее нашел, эту информацию?

– Не понял?

– Не обращай внимания.

– Я бы мог не обратить на это внимание, но я беспокоюсь не только о делах Генпрокуратуры, но и о интересах своих сотрудников. А это могло для тебя скверно кончиться. Хорошо еще, что желтая пресса не успела разнюхать, а то раздули бы черт знает что. – И видя, что у Турецкого глаза раскрываются все шире, Меркулов, наконец, сжалился: – Да ты что, в самом деле ничего не знаешь или это система Станиславского в действии? Ну ладно. Дело в том, что ты состоишь в финансовых отношениях с Екатериной Богачевой. И можешь таким образом влиять на ее показания.

– Как это?

– Твоя Ирина – учительница дочки Богачева.

– Моя Ирина?!

– Да.

– Костя, ты рехнулся.

Меркулов терпеливо вздохнул:

– Хорошо, что мой кабинет никто не прослушивает, иначе я давно был бы дискредитирован излишне фамильярным отношением подчиненных. Позвони ей.

Турецкий набрал номер музыкальной школы и попросил Турецкую. Не здороваясь, он сказал:

– Я буду задавать тебе такие вопросы, чтобы ты смогла отвечать только «да» и «нет». Юля Богачева – твоя ученица?

– Да. И нет.

– Что это значит?! – моментально сорвался Турецкий, напрочь забыв о «да» и «нет».

– Она совсем кроха, но очень талантливая. Училась в нашей школе полгода, и я ее в глаза не видела. А затем ее мать захотела найти еще и частного педагога, и им в результате оказалась я.

– Почему я об этом ничего не знал?

– Хорошенькое дело! Ты хочешь, чтобы я сообщала тебе о каждом ученике? Ты вот мне очень-то о своей работе говоришь.

– Это разные вещи!

– Ничего не разные, – отрезала Ирина Генриховна. – Ты точно так же длительное время занимаешься одними и теми же людьми. И не смей бросать трубку! – С этими словами она дала отбой первой.

Турецкий беспомощно посмотрел на друга.

Меркулов молча развел руками.

Часть 4

Солонин. Москва. 2 сентября, 14.55.

В родном управлении все тот же Скобцов доложил:

– Асланов остановился в гостинице «Украина».

– Губа не дура, – присвистнул Солонин. – Хотя почему не в «Рэдиссоне» или не в «Пенте»?

– А вы сами у него спросите, – посоветовал старший лейтенант.

– Думается, Серега, через него и на Кадуева надо выходить.