Лекарство
Шрифт:
Эпидемия продолжается, но вскоре после того, как в Программе получили приказ о запрещении противоправного действия, пока ведется федеральное расследование, волна самоубийств спала — точно так, как и предполагала Эвелин. Самоубийства не прекратились, не совсем, но с каждым месяцем статистика становится все лучше, и надежда все растет.
Телефон Джеймса на приборной панели начинает вибрировать, и когда он протягивает руку, чтобы нажать кнопку «игнорировать», я смотрю, кто звонит. Майкл Риэлм. После всего, что произошло, между ними с Джеймсом возникла дружба, в которую я стараюсь не встревать. Я больше никогда не могла доверять Риэлму, и не знаю, смогу ли. Но мой парень может дружить с тем, с кем захочет — даже если этот друг однажды и помог стереть меня.
— Я думала, его нет в городе, — говорю я. — Разве он не во Флориде, пустился во все тяжкие?
Джеймс паркует машину у обочины дороги, недалеко от лужайки, где пасутся коровы, чтобы быстро набрать сообщение.
— Ненавижу, когда ты говоришь так осуждающе, — говорит он мне. Я не смеюсь в ответ, и он кладет телефон и обнимает меня, прижав лоб к моему лбу.
— Будь хорошей девочкой.
— Заткнись, — шепчу я.
Джеймс улыбается и откидывается назад, чтобы полюбоваться мной.
— А вот это совсем не хорошо. Ну же, зайка. Жизнь прекрасна.
Пока он говорит, он гладит мне пальцы.
— И с нами все хорошо. И я не хочу все портить разговорами про Майкла Риэлма.
— И это говорит человек, который стал его лучшим другом.
— Неправда.
От прикосновенмй Джеймса у меня мурашки бегут по коже, я чувствую тепло.
— Я ему просто благодарен, — говорит он. — Он вытащил меня из Программы, помог бежать и тебе. Следователи ему устроили жесткий допрос, а он даже не упомянул наших имен. Мы ему должны. Не говоря уж о том, что без него тебе бы сделали лоботомию.
Я отнимаю от него руку, скрещиваю руки на груди.
— Да, это я поняла, — говорю я. При мысли о последних часах, проведенных в программе, мне до сих пор становится не по себе. Даже когда меня допрашивали, я сказала, что была накачана лекарствами и не помню, что тогда происходило, во время побега. Я сказала, чтобы они обратились к записям в Программе, которые, как я хорошо знала, были уничтожены.
— Джеймс немного молчит — дает моей злости утихнуть, как он это всегда делает. И потом возвращается к нашему любимому времяпрепровождению, с тех пор, как мы вышли из-под контроля Программы — к воспоминаниям.
— Однажды ночью, — начинает он говорить тем отстраненным голосом, которым обычно рассказывает о воспоминаниях, — вы с Брейди были на грани ссоры. Я вам обоим сказал, что вы оба — упрямцы, но меня, конечно, проигнорировали.
Он закатывает глаза, но я улыбаюсь, и при мысли о брате мне становится уютно, как под одеялом.
— О чем мы спорили? — спашиваю я.
— Обо мне, о чем же еще? Ты не хотела, чтобы я оставался на ночь, потому что к тебе должна была прийти Лейси, и ты сказала, что у меня слишком дурные манеры, и я не могу вести себя вежливо с другими. Брейди сказал, что по Лейси тюрьма плачет, и что уж всяко лучше оставить меня. Вышло немного некрасиво.
— И кто победил?
Джеймс смеется.
— Я, конечно же.
Я опукаю руки, усмехаюсь, когда все это представляю себе. Ничего этого я не помню, но мне нравится, когда Джеймс рассказывает свои истории. Мне нравится, что у него есть, что рассказать.
— И как же ты справился? — спрашиваю я.
Он облизывает губы, склоняется чуть ближе.
— Ну, я обещал, что буду паинькой. Хотя, когда я это говорил, у меня немного дергался глаз.
— Хммм, — говорю я, берусь за подол его футболки, притягиваю ближе. — Узнаю этот взгляд. И что? Я так просто согласилась? Не очень-то на меня похоже.
— Совсем на тебя не похоже, — шепчет он и замолкает, когда его губы касаются моих. — Вот так я и понял, что ты меня любишь. И тогда я стал оставлять тебе записки. Сам себе я говорил, что хочу, чтобы ты меня переубедила, но на самом деле, мне хотелось, чтобы ты просто поговорила со мной.
Я целую его; поцелуй легкий, игривый — теперь у нас есть время. Никто не следит за нами. Мы свободны.
У меня в заднем кармане звонит телефон, и Джеймс разочарованно стонет, а когда я достаю телефон, пытается выхватить его из рук. Пока мы боремся за телефон, он еще успевает меня поцеловать, и наконец, когда я умудряюсь посмотреть, кто звонит, я вижу, что это мама.
— Как нельзя вовремя, — говорит Джеймс и откидвается на заднее сиденье, бросив на меня еще один озорной взгляд.
Я смеюсь и отвечаю.
— Привет, мам.
Джеймс включает мотор и отъезжает от лужайки, и мы едем дальше по тихой извилистой дороге туда, куда и собирались.
— Что случилось?
— Привет, зайка, — озабоченно говорит мама. — Не помню, что ты мне сказала купить — макароны с сыром? Это же так вредно для тебя.
— Знаю, но я просто мечтала о них. Я их целую вечность не ела.
Стех пор, какудариласьвбегасмятежниками — думаю я про себя. Я пытаюсь убедить себя, что смогу справиться с этими воспоминаниями, даже хотя подсознание и пытается все это стереть.
— Папа хочет на ужин свиные отбивные, так что я подам эту гадость как гарнир. А, ну вот и они.
В телефоне что-то шуршит, и я нетерпеливо постукиваю пальцами об дверь.
— Еще что-то? — спрашиваю я. Мне хочется вернуться к Джеймсу.
— Нет, пока все, — весело говорит мама. — Передавай Джеймсу привет. И приезжайте домой к шести.
Я соглашаюсь, и как только она вешает трубку, смотрю на Джеймса.
— Хоть бы она так сильно не старалась, — говорю я, но без злобы. Когда я вернулась домой, после того, как разразился скандал, родители были просто подавлены от внимания прессы, а потом от всех ужасных историй, которые показывали по телевизору. Мне понадобилось несколько месяцев лечения — нормального лечения с нормальными докторами — чтобы перестать винить родителей. А потом они должны были перестать винить себя сами. Но теперь, полагаю, мы в тихой гавани.