Лекции о Шекспире
Шрифт:
Апемант
Нет, я не ем вельмож.
Тимон
И не надо, не то ты разозлишь наших дам.
Апемант
Вот они-то и едят вельмож: оттого у них и животы пухнут.
Акт I, сцена 1.
В пьесе шут говорит слугам ростовщиков:
Я думаю, нет ни одного ростовщика, который бы не держал на службе шута. Моя хозяйка той же породы, и вот — я ее шут. Когда люди занимают у ваших хозяев, они приходят печальными, а уходят веселыми. А в дом моей госпожи они входят весело и уходят печально. Знаете причину?
Акт II, сцена 2.
Трата, расход — как физическая необходимость. Бодлер отмечает, что: "Есть только два
Любовь — желание проституции. Поистине, не существует ни одного возвышенного наслаждения, которое нельзя было бы свести к проституции. Во время спектакля, на балу каждый извлекает удовольствие из других. <… > Любовь может возникнуть из благородного чувства, желания проституции, но вскоре она искажается стремлением обладать собственностью. Любовь хочет отделиться от самой себя, стать, подобно победителю с побежденным, частью жертвы, в то же время сохраняя преимущества победителя. Чувственные удовольствия человека, содержащего любовницу, — это переживания и ангела, и домовладельца. Милосердие и жестокость. В действительности, они не зависят ни от пола, ни от красоты, ни от животного рода.
"Из всех существ наиболее склонное к проституции — это высшее существо, сам Бог, — пишет Бодлер, — ибо для каждого человека он друг превыше всех остальных друзей, ибо он единый, неиссякаемый источник Любви" [169]
У всех нас есть физические потребности. Всем нам нужна пища — мы просим о ней в молитвах: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Если я могу поделиться пищей — замечательно. Если нет — ничего не поделаешь. Любовь невозможно оценить. Родители способны дарить любовь детям, не требуя любви взамен. Родительская любовь не вполне бескорыстна, но она ближе всего к идеалу бескорыстной любви. Тимон не в силах купить любовь — любовь дается вольно. Любовь не поддается оценке, тогда как пищу оценить несложно. Посередине находятся произведения искусства, которые крайне сложно оценить и определить в категориях жертвования и приобретения. Поэт в "Тимо- не Афинском" считает себя дарителем: "Поэзия похожа на камедь, / Струящуюся из ствола-кормильца" (i. 1). Он полагает, что только передает другим дарованную ему природу и опыт. И все же искусство сообщает нам нечто, оно удовлетворяет некую потребность — потребность в наслаждении и истине. Здесь присутствует и субъективный фактор. Что нужно моему ближнему? Если человек испытывает голод и жажду, то, чего он желает, тождественно тому, что ему следует желать. В искусстве не все так просто. Сложность заключается в лести. За свое творение художник не вправе ожидать и похвалы, и денег. Тимон произносит великолепную, но, впрочем, традиционную речь о развращающей силе золота (1v.3). Однако сам Тимон пытается использовать деньги, чтобы породить деньги взамен. Его слова о вызываемом золотом разложении справедливы, но не потому, что деньги сами по себе суть зло. У денег есть и обратная сторона — они могут помочь свободе. Люди порочные используют деньги, чтобы порвать с обществом или подчинить своей воле других, но ведь деньги могут способствовать и развитию агапе, любви к ближнему. Если бы Вентидий обнаружил репу, помочь ему смог бы только землепашец. Сложно оценить искусство, и невозможно оценить любовь и авторитет — эти последние основаны не только на физических, но и на духовных желаниях. Деньги, подобно науке, могут спасать или губить жизни. Деньги усиливают причастность, к раю или к аду.
169
Шарль Бодлер, "Интимный дневник", 45, 29–30, 79.
Строки Чарльза Уильямса — поэта, которого вы вряд ли знаете, — кажутся уместными в связи с "Тимоном Афинским":
Явили монеты совету вельмож.
Кей, дворецкий, сведущий в торговле, молвил:
"Добро: деньги пройдут сквозь века,
без толмачей — от Лондона до Омска.
Дела пойдут наверняка,
Мы возведем мосты. И горы
Пронзим туннелем; золото скачет по землям.
Бедняк покупает, богач получает доход.
Ход событий послушен воле — больше,
чем лордов мечи и молитвы монахинь.
Ведь деньги суть средство обмена"
Помрачнел Тальесин, протянув
руку к драконам: "Я долго размышлял.
Сэр, символам не верит поэт.
Боюсь драконов вольных, чеканных.
Коль средства независимы — они несут погибель.
Слова, избегшие стихов, калечат души.
Лишенная рассудка страсть родит тирана;
Расплод монет грозит большой бедой.
Мы приучили образы к свободе; ты рад?
И рады ль мы впустить ту ересь в Логрес?"
Отвечал епископ лордам;
поднялись слова в тихий воздух:
"Власть может символы обратить в богатство,
и алчность — принудить Бога, скрывающего лик
порой, скрыться навечно; положено,
что вечный дом, душою обретенный,
всегда — дом ближнего; забудем о корысти
мы должны жить в обители влюбленных
друг мой будет мне кровом, я — ему.
Таков путь мира в дни благие;
станьте друзьями через монеты неправые,
богатство твое да будет здоровьем другого.
Что сказал Гераклит? — чем дышит небесный Град? —
Смертью жить и жизнью умирать — таков Божий лад.
Ведь деньги — лишь одно из средств обмена" [170]
170
Чарльз Уильяме, "Логрес глазами Тальесина": "Боре к Элейн: монеты короля".
Перикл и Цимбелин
23 апреля 1947 года
Мы переходим к первым из четырех пьес, которые образуют заключительный период в творчестве Шекспира. В это же время он написал часть "Генриха VIII" и "Двух благородных сородичей".
Олдос Хаксли где-то высказал мысль, что было бы интересно составить антологию последних или, вернее, поздних произведений великих художников [171] . К ним относятся, например, "Самсон-борец" Мильтона, "Когда мы, мертвые, пробуждаемся" Ибсена, последние квартеты Бетховена, "Фальстаф" Верди, поздние картины и офорты Гойи. Возраст автора здесь ни при чем. Шекспиру было только сорок пять, когда он создал "Перикла" и "Цимбелина" Бетховен умер в возрасте пятидесяти семи лет. Верди, между тем, дожил до восьмидесяти. Поздние произведения должны отличаться от остальных работ автора. Последние работы Поупа или Бена Джонсона не в счет — они не другие. Отличие не должно быть вызвано упадком творческих сил: так, Вордсворт после 1816 года написал немного стоящего. Иные, подобно Россини и Рембо, просто перестали сочинять, и у них нет "поздних" произведений. Отличие должно определяться сознательным выбором художника, который тот совершает в пору заката своего творчества, в преддверии близящейся смерти.
171
О. Хаксли, предисловие к "Полному собранию офортов Гойи".
Для таких поздних произведений характерно, во-первых, известное безразличие автора к тому впечатлению, которое он может произвести на публику или на критиков. В них не ощущается стремление к славе, тяга к художественной изощренности или желание стяжать похвалы критиков. Поздним произведениям присуща также непрозрачность, отличная от той, что встречается в работах молодых художников. Правда, что молодому художнику часто свойственно оригинальное мировоззрение, которое представляется странным его аудитории. Кроме того, молодому художнику может не хватать технического мастерства, чтобы должным образом выразить свое мировоззрение. Он стремится шокировать публику и, таким образом, приблизиться к ней. Он стремится к популярности. В поздних же произведениях странность происходит не из врожденного, а из приобретенного видения. Элиот пишет в "Четырех квартетах":