Лекции по холокосту
Шрифт:
«Когда издателя студенческой газеты просят напечатать объявление, отрицающее, что имел место холокост — или призывающее к «открытым дебатам» по этой теме, — может ли он сказать «нет», не компрометируя при этом свободу печати?
С точки зрения АДЛ и «Нью-Йорк тайме», ответ положительный. И та, и другая организации были встревожены непрерывными (и нередко — успешными) попытками отрицателей холокоста [...] размещать объявления и другие материалы в студенческих газетах. При их [вышеупомянутых организаций] поддержке состоялся годичный коллоквиум под названием «Экстремизм атакует студенческую прессу. Грань между свободой и ответственностью».
“Мы стараемся
С: Но ведь на это, в принципе, нечего возразить, если речь заходит о публикациях, действительно разжигающих ненависть.
Р: Согласен. Проблема, однако, состоит в том, что именно считать ненавистью. Обычное приведение фактов, имеющих отношение к историческому вопросу, или отстаивание свободы слова для ревизионистов вряд ли можно считать ненавистью, но именно так поступает АДЛ, а вместе с ними — вся масс-медия.
Таким образом, мы видим, на что готовы пойти влиятельные круги в США, чтобы воспрепятствовать интеллектуальному успеху ревизионистских тезисов: цензуру нужно накрепко вбивать в голову молодых журналистов ещё с ранних лет.
С: Я бы назвал это воспитание (противоречащее профессиональной этике журнализма) промыванием мозгов.
Р: Вообще-то при классическом промывании мозгов прибегают к другим, более радикальным мерам.
С: Да, но чем оно тоньше и цивилизованней, тем эффективней.
Р: Тогда любое воспитание можно назвать промыванием мозгов.
С: Но ведь здесь людьми манипулируют— вопреки своей профессиональной этике — лидеры их собственной профессии!
Р: Давайте скажем так: лидеры эти заново определяют свою этику: свободе слова — да, свободе ненависти — нет. Проблема состоит в том, что не даётся универсального определения ненависти. Ведь если исторический тезис уже сам по себе составляет ненависть — на том основании, что этот тезис кажется ненавистным некоторым людям или что он вызывает у некоторых людей враждебные чувства по отношению к третьей стороне, — то тогда все исторические тезисы потенциально являются ненавистью. Я не могу понять, почему нужно делать исключение для некоторых аспектов еврейской истории, которые, разумеется, затрагивают и историю других народов?
С: Историческая правда представляет собой ненависть в глазах ненавидящих правду, и это истинная правда!
Р: Хороший афоризм. Но даже если бы ревизионизм не был истиной, а всего лишь непреднамеренной ошибкой, то это всё равно не делало бы его ненавистью.
Р: Людская зависть не знает границ, даже когда речь заходит о жертвах Освенцима. В 1989 году, когда датчане и болгары также получили по мемориальной доске в Освенциме (несмотря на то, что там умер всего лишь один болгарин и ни одного датчанина), еврейские организации стали жаловаться, что уделяется слишком мало внимания тому, что евреи были основными жертвами этого лагеря. Более того, говорили они, на мемориальных досках было ошибочно высечено, что из четырёх миллионов истреблённых людей два миллиона составляли поляки[224]. В конце 1990 года специально созданная комиссия пришла к выводу, что вопреки тому, что ранее официально утверждалось, в Освенциме погибло не четыре, а «только» около полутора миллионов человек, примерно 90% из которых были евреи. На сём основании старые мемориальные плиты в лагере Освенцим-Биркенау, говорившие о четырёх миллионах жертв, были сняты.
С: Снятие старых мемориальных плит имело какое-либо отношение к экспертному докладу, составленному в то время одним польским институтом?
Р: Определённо нет. В заключении доклада из Кракова, о котором вы говорите и который мы обсудим несколько позже[225], о числе жертв не говорилось ни слова.
18 июля 1990 г.
Число жертв Освенцима снижено до одного миллиона Кжиштоф Лески из Варшавы и Охад Гозаии из Тель-Авива
Польша сократила оценку числа погибших от рук нацистов в лагере смерти Освенцим с четырёх миллионов до чуть более одного миллиона.
Сейчас считается, что подавляющее большинство погибших были евреями, вопреки заявлениям бывшего польского коммунистического правительства о том, что в крупнейшем немецком концлагере погибло столько же поляков, сколько и евреев. [...]
Доктор Шмуэль Краковский, глава исследовательского отдела израильского мемориала еврейских жертв холокоста Яд Вашем, сказал, что новые польские цифры правильные. [...] Доктор Краковский обвинил бывшее польское коммунистическое правительство в том, что оно увековечило неверные цифры в попытке преуменьшить холокост и подкрепить заявления, согласно которым Освенцим не был исключительно еврейским лагерем смерти._
Что вызывает особый интерес, так это реакция общественности на официальное сокращение числа жертв Освенцима; позвольте мне привести ряд примеров.
Прежде всего, это реакция Шмуэля Краковского, руководителя исследовательского отдела израильского мемориала Яд Вашем. В завышенном числе жертв Освенцима он обвинил бывшее польское коммунистическое правительство, увековечившее завышенную цифру в 4 миллиона «в попытке преуменьшить холокост»[226].
Может мне кто объяснить, как можно преуменьшить холокост, завысив число его жертв?
С: Краковский имел в виду, что старое число жертв не подчёркивало то, что главными жертвами были евреи.
Р: Да, но для того, чтобы создать это впечатление, коммунисты не уменьшили число жертв среди евреев, а, наоборот, преувеличили его и вдобавок грубо преувеличили число жертв среди поляков! К тому же эти поляки вполне могли быть евреями. В любом случае, коммунисты не преуменьшили, а преувеличили холокост.
А вот комментарии польского журналиста Эрнеста Скальского из крупнейшего немецкого политического журнала «Шпигель», где он рассуждает о нравственных последствиях для виновных во лжи о числе жертв Освенцима:
«То, о чём современные историки знали уже какое-то время, теперь, похоже, стало ясностью: жертв было от одного до полутора миллиона. Что это меняет?
В общем балансе этого чудовищного преступления ровным счётом ничего не изменилось. Шесть миллионов евреев, уничтоженных нацистами, продолжают оставаться на страницах книг. [...]
Что меня беспокоит, так это то, что как поляк я чувствую себя неуютно — прежде всего потому, что положение это крайне неловкое. Ошибка, пусть и совершённая давным-давно другими людьми, остаётся предвзятой. И это была «наша» ошибка, если под словом «мы» подразумеваются враги фашизма и расизма. [...]