Лем versus Стругацкие: Венера
Шрифт:
«Хиус-2» братьев Стругацких тоже оборудован электронной «курсовычислительной» машиной, которая вызывает, впрочем, у экипажа одни только нарекания. Сам же корабль воспет настолько, что многие эпизоды «Страны багровых туч» воспринимаются как восторженный гимн фотонному планетолету. В реалистичности изображения «Хиус», безусловно, выигрывает в сравнении с «Космократором», напоминая своим интерьером уже не «Наутилус», а настоящие подлодки ХХ века — с тесными отсеками, разделенными герметическими переборками. Нет иллюминаторов, смотреть наружу можно только через перископ в рубке. В предельно функциональном корабле не находится даже места для вездехода, который в результате принайтовывают прямо поверх корабля, отчего тот приобретает «доморощенный вид». Вообще же эстетикой Стругацкие жертвуют с самого начала, представляя читателю «Хиус» не привычной в тогдашней фантастике стреловидной ракетой, а приземистой пятиногой черепахой.
Впрочем, и в отношении «Хиуса» может возникнуть немало претензий к достоверности. Как, например, удается ему не сжигать фотонным выхлопом отходящие от «абсолютного отражателя» колонны вспомогательных реакторов? Или они могут отклоняться
И Стругацкие, и Лем изобразили Венеру негостеприимным, пустынным, мертвым, непригодным для человеческого существования миром. Между тем в 50-е годы в фантастической литературе, кажется, господствовали представления о Венере как о тропическом рае, населенном доисторическими животными (Хайнлайн — у них, Казанцев, Мартынов — у нас). Безжизненность Венеры называлась (по крайней мере, в отношении Стругацких) своего рода предвидением (наряду с кольцом Юпитера) действительного положения вещей на небесных телах. Правда, во-первых, Лем и Стругацкие не были так уж оригинальны. Ефремов, скажем, тоже мельком упомянул в «Сердце Змеи» «жаркую и безжизненную Венеру с ее океанами нефти, липкой смоляной почвой и вечным туманом». Кроме того, справедливости ради надо отметить, что у Стругацких бесплодные «черные пустыни» сочетаются на Венере с кишащими примитивной жизнью тяжеловодными болотами, а на южном полюсе была открыта страна «необозримых лесов красных деревьев, зеленых озер, диковинных животных». Что же касается Лема, его выжженная Венера, покрытая равнинами расплавленного пластика и озерами формалина, — результат планетарной катастрофы, и как выглядела планета раньше, остается неизвестным. Во-вторых, авторы вовсе не «угадали». Реальные условия на поверхности Венеры оказались несравнимо суровее, чем это могла представить в 50-е гг. писательская фантазия, и в принципе исключают возможность пребывания там человека, по крайней мере — на представимом сейчас уровне техники. И еще по поводу предугаданий. У Лема венерианские сутки составляют 18 земных, у Стругацких — чуть более двух. На самом деле Венера совершает оборот за 243 земных суток, так что наблюдать смены дня и ночи космонавты вряд бы смогли.
В чем Лем не имеет соперников, так в поражающем воображение зримом реализме инопланетных пейзажей. Ему удается то, что не получается у его героев: «Я не знаю, мне не удалось описать, то что увидел… ибо я не в состоянии передать тот основной тон, благодаря которому с первого взгляда чувствовалось, что это не Земля». Уже в «Астронавтах» Лем показывает величие красоты мертвой природы, делает свою Венеру не только пустым словом, набором атрибутов, но цельным миром, подобным Марсу в «Ананке», Титану в «Фиаско» и, конечно, Солярису. Даже в момент смертельной опасности Венера способна вызвать у космонавтов молчаливый восторг «оргией света», вдруг возникшей в просвете туч: «Из бездны вставали горы раскаленной меди, красно-кровавые пропасти, пещеры и гроты с зыбкими стенами, а солнце пронизывало их блеском, прорезая в подвижной, словно живой, массе золотые трещины. Весь этот океан беззвучного пламени дышал: над ним носились лиловые и розовые дымки, в которых трепетали полосы повторенных радуг».
У Стругацких есть сходный эпизод, когда перед черной бурей «впереди, гася красное сияние неба, вспыхнуло ослепительно синее, неправдоподобно прекрасное зарево… Зарево дрожало, переливалось бело-синими волнами». Эта «фальшивая улыбка», пожалуй, единственное место в «Стране багровых туч», где говорится о красоте природы Венеры. В остальном планета рисуется ярко-злыми, ненатуральными красками, создающими впечатление скорее декорации, фона действия: «Ровная, как стол, черная поверхность, по которой стремительно неслись туманные струи мельчайшей черной пыли. Далеко у горизонта, затянутого красной дымкой, медленно передвигались тонкие, грациозно изгибающиеся тени, словно исполинские змеи, вставшие на хвост. И над всем этим — оранжево-красный купол неба, покрытый беспорядочной массой темно-багровых туч, с бешеной скоростью скользящих навстречу».
Казалось бы, книга Стругацких гораздо богаче на такие впечатляющие, величественные объекты, как Дымное море, столб Урановой Голконды. Но по детальности описания, позволяющему создать настоящий эффект присутствия, им далеко не только до Мертвого Леса или Светящегося города, но и до простых лемовских горных котловин. Поэтому кажется непонятным, как можно заблудиться среди венерианских «столбов» у Стругацких, а вот когда герои Лема расходятся по улицам пустого чужого города, потеряться там по-настоящему страшно. По степени выпуклости, рельефности изображения сцены на Венере у Стругацких сильно проигрывают эпизодам на Земле, на Седьмом полигоне, где у загруженного к старту «Хиуса» видны втоптанные в грязь куски фанеры и обрывки упаковочной бумаги. Лему же, рисовавшему Венеру куда менее яркими красками, удается показать, что «здесь все было чужим. Чужим было низкое нависшее белое небо, сиявшее, несмотря на тучи, ярким светом; чужды были неподвижность воздуха, равнина, покрытая плоскими холмами, странный сухой стук, который издавали сапоги при ходьбе по этой мертвой равнине».
Интересно субъективное отношение к Венере членов экспедиций. И там, и там они держат наготове лучеметы и, не колеблясь, пускают их в ход. Однако у героев «Астронавтов», которые прибыли на планету, готовившую, судя по всему, уничтожение жизни на Земле, не прослеживается к ней какой-то враждебности. Скорее это осторожность перед грандиозным неизвестным, ощущение себя «муравьями в пишущей машинке». У Стругацких же всё буквально проникнуто воинственным, непримиримым духом по отношению к Венере. Для героев «Страны багровых туч» она — «упрямое, злое олицетворение всех враждебных человеку сил стихии», «чудовище», «подлая, проклятая планета», которую нужно «укрощать и покорять, беспощадно и навсегда». «Будешь работать на нас, на людей Земли, давать свет, жизнь… Закуем в сталь, в бетон! Будешь работать!» Отрадно, что в «Пути к Амальтее», следующей истории Стругацких о героях «Страны багровых туч», их взгляды предстают уже сильно изменившимися. Даже на краю гибели они восхищаются красотами Юпитера, а затянувшие их гибельные бездны описаны почти с лемовским богатством палитры. А ведь в «Стране багровых туч» о Юпитере отзывались: «Юпитер… Опять проклятый Джуп! Хуже Венеры, хуже всего на свете…».
Вообще, главное отличие между двумя книгами, это, конечно динамика и экспрессия. С одной стороны, многочасовые прогулки по коридору корабля главного героя «Астронавтов», который сам признается, что ему нечем заняться. Неторопливые исследования, вдумчивый анализ получаемых данных, даже когда земля горит под ногами уже в буквальном смысле. С другой стороны, бешеный темп, напор и натиск в «Стране багровых туч», где обычная планетологическая разведка превращается в жестокую битву за гранью человеческих возможностей. Громкие слова о связи жизни и жертвенности звучат в обоих произведениях: «Смерть любого из нас не может, не должна остановить наступление» («Страна багровых туч»), «знакомство с обитателями планеты и устранение угрозы для Земли надо ставить превыше вопроса о нашей личной безопасности» («Астронавты»). Однако переизбыток героизма играет для «Страны багровых туч» плохую услугу. В то, что лемовские астронавты не могут удержаться от осмотра попавшихся им по дороге загадочных артефактов, рискуя, что на обратный путь им не хватит кислорода, в это верится. А то, как у Стругацких уцелевшие участники экспедиции к Голконде добираются ползком до корабля — это нереально, просто невозможно. Если же это возможно, тогда непонятно, почему раньше были прекращены поиски пропавшего Богдана Спицына? Ведь и он мог выжить, даже пешком вернуться к «Хиусу», как вернулись потом другие в гораздо более худших условиях! В то же время, герои Лема рассуждают о ценности жизни вообще, жизни человечества (роман — еще и предупреждение против атомной войны, такой же, что погубила Венеру), у Стругацких же герои борются до конца за свои жизни. Да, они уже выполнили свой долг, но продолжают бороться и потому еще, что «лучше всего на свете — это жить».
Ранние Лем и Стругацкие при общей приверженности к технократическому виду коммунистической утопии по-разному видят общественную модель своих обществ, определяют в них разные доминирующие группы. Лемовская Земля начала XXI века предстает нам миром господства ученых: «Мы, ученые, служим обществу, как и все его члены. Мы равные среди равных, но одно нам дано в большей мере, чем прочим: ответственность». Руководство планетой осуществляет, по всей видимости, «Высший научный совет», а важнейшие вопросы — специализированные комиссии, вроде «Комитета переводчиков», в компетенции которого даже возможность межпланетной войны. «Мы не уполномочены принимать решения, — оговаривается один из членов Комитета, добавляя: — но, полагаю, человечество будет считаться с нашим мнением».
Такое положение вещей ярко проявляется в распределении обязанностей в экспедиции «Космократора». Ее руководителем является, разумеется, ученый-теоретик Арсеньев, а не главный пилот — первый инженер-навигатор Солтык. Подчиненное положение летного персонала не вызывает никаких возражений. Глава экспедиции вынужден даже снисходительно протестовать против излишнего пиитета по отношению к научному составу экспедиции: «Летчик и ученые, да? Вы считаете нас воплощением всяческой премудрости?.. Чепуха! Чепуха, говорю вам… У нас просто разные специальности». На практике же в трудных ситуациях ученые каждый раз демонстрировали полное превосходство над пилотами, не только в знаниях, но в умении найти выход из трудной ситуации и даже в элементарной выдержке. «Я вел себя, как щенок! Я скулил… кричал на него, потому что он преспокойно расхаживал со своим аппаратом, как в лаборатории… Я не понимал, не мог понять, зачем он это делает», — со стыдом признавался Солтык, рассказывая о спасении своего подчиненного ученым-физиком, с ходу разгадавшим секрет сферического пространства.