Ленин в Цюрихе

Солженицын Александр Исаевич

— вернуть.) ...Дальше... Вот важная мысль: надо не упустить пробуждать отсталую прислугу против нани­мателей — это очень поможет установить власть Со­ветов. Что значит подлинная свобода сегодня? Это, во- первых, перевыборы офицеров солдатами. И вообще

— всеобщие собрания и выборы, выборы во все места. И отменить всякий надзор чиновников над жизнью, над школой, над... А нынешняя свобода в России — крайне относительная. Но надо уметь её использовать для перехода на высший этап революции. И ни Керен­ский, ни Гвоздёв не могут дать выхода рабочему клас­су... Ладно, почта скоро закрывается, надо

нести от­правлять.

Но смотри, Григорий, объявили амнистию. Амни­стия — всем, значит и свобода всем левым партиям? Неужели решились? Плохо. Это плохо. Теперь легаль­ный Чхеидзе со своими меньшевиками развернётся — и займёт все позиции, все позиции раньше нас. И опять нас обгонят?..

Нет, нет! Нельзя сидеть сложа руки, надо что-то готовить. И быстро! Поедем-не поедем, революция еще и назад может покатить, сколько раз так бывало, ни­чему доверять нельзя, — а мы должны на всякий слу­чай готовить путь. И знаешь что... Вот что... Сегодня

— суббота? Плохо. А всё равно: кати-ка ты в Берн на­зад, да, поезжай немедленно назад, а больше некому: постарайся застать дома Вейсса, сегодня поздно вече­ром бы самое лучшее, а то он на воскресенье куда-ни­будь уедет. И пусть — прямо идёт в немецкое посоль­ство. В понедельник! Надо же это кольцо заклятое прорывать. Почему Ромберг сам молчит, никого не по­сылает? Удивляться надо. Они должны быть заинте­ресованы больше нас: мы можем хоть обдумывать путь через Англию, а у них же никакого другого вы­хода нет. И научи Вейсса так: ни в коем случае кон­кретно обо мне и тебе, что вот именно нам двоим нуж­но ехать, но что многие бы хотели, между ними и мы. Так позондируем — какие возможности?.. Что надо просить? Допустим, чтобы Германия сделала публич­ное заявление, что она готова пропустить в Россию всех, кто... кого влечёт туда свободолюбие. Вот так. Для нас такое заявление было бы вполне приемлемой основой.

А вот еще! Все эти дипломаты — они же дубины, они в революционном движении ничего, никого не раз­личают. Пусть Вейсс придаст нам весу. Пусть скажет загадочно, так: революционное движение в России полностью руководится из Швейцарии. Каждая важная акция должна быть прежде всего решена в Швейцарии. Буквально: в России не делают ни одного важного шага, не получив указаний от нас. И поэтому в нынешней обстановке... Понял? Ну, поезжай. Мне завтра тоже на поезд рано утром, в Шо-де-Фон, на ре­ферат.

Такое настроение было к Коммуне три дня назад

— а вот, растеребилось.

Утром, по спешке и рассеянности, надел он шапку совсем затрёпанную, не ту — ив Шо-де-Фоне предсе­датель профсоюза принял его за бродягу, не хотел ве­рить, что это и есть ожидаемый лектор.

В воскресенье днём в клубе часовщиков читая по- немецки, — не по писаному, по коротким тезисам раз­вивая свободно — реферат „Пойдёт ли русская рево­люция по пути Парижской Коммуны?" перед двумя­стами собравшихся, он плохо ощущал своих слушате­лей, что им интересно и чего они ждут, он как будто потерял чувствительность — не видел зала, не ощущал бумаги в руке и обронил чувство времени. Да больше: он потерял нежность к своей исконно-любимой Ком­муне и, затягиваемый, незаметно сам всё более затя­гиваемый, уже сливал два опыта двух революций, не столько в формулировках, сколько в забегающих мы­слях и чувствах, два опыта — Коммуны и этот, внезапно расцветший — обманный? или единствен­ный, всею жизнью готовленный: не повторить нам оши­бок Коммуны, её двух основных ошибок: она не за­хватила банков в свои руки и была слишком велико­душна: вместо повальных расстрелов враждебных классов — всем сохраняла жизнь и думала их перевос­питывать. Так вот, самое гибельное, что грозит про­летариату — это великодушие в революции. Надо на­учить его не бояться безжалостных массовых средств!

Что там вывели часовщики Шо-де-Фона, а сам он всё больше захватывался тревогой: ведь время уте­кает! Пока читается тут реферат, а там, в Петербурге, что-то утекает неповторимо, кто-то жалкий и недостой­ный всё более вцепляется во власть.

Тут на трибуну заступил французский лектор, а Абрамович собрал всех здешних русских, и, пока было время до поезда, минут 25, Ленин стал и им читать что-то вроде реферата — да всё о том же, только те­перь уже без сравнений, прямо — что забирало и их и его, и прямыми же словами кончил:

— Если понадобится, то мы не испугаемся пове­сить на столбах восемьсот буржуев и помещиков!

Поезд покачивал, а он — всё думал и думал. В Петербурге нет настоящей силы. Сила — это царь с его аппаратом, но их вытолкнули. Сила — это армия,

но она прикована к фронту. А кадеты — никакая не сила. А Совет депутатов — много ли весит? как он там? И большая опасность, да почти наверняка, его захва­тывают сейчас чхеидзевые меньшевики. В Петербурге — пустота, в Совете — пустота, и засасывающе ждёт, зовёт — его силу. И если бы успеть взять Петер­бург — можно было бы потягаться и с армией, и с ца­рём.

Так — ехать? Решиться — ехать???...

Побалтываемый быстрым бегом поезда, во втором классе, Ленин сидел у окошка, отражаясь в его темно­те вместе со светлой внутренностью вагона, смотрел, смотрел, не замечал, как давал билет на проверку раз и другой, не слышал, как проходили, объявляли стан­ции, — думал.

Ехать?..

То состояние, когда не видишь, не слышишь — сидят ли тут еще в вагоне другие. При окне — один, в поезде — один, и потому Инесса — не в Кларане, Инес­са едет с ним рядом. Как хорошо, давно так не гово­рили.

Понимаешь, ехать — никак нельзя. И не ехать — никак нельзя... А вот что: а не поехать ли вперёд пока тебе? Ты и ничем не рискуешь. И тебя везде пропу­стят. (Это — вполне невинно, это — не противоречие: кого любишь — того и посылаешь вперёд, естественно, о ком больше всего заботишься — вместе с тем и о деле заботишься. Так — всегда, а как же иначе? И если не отказала прямо — значит, согласна.)

Скоро год, как не виделись. И уже как-то оно рас­падалось... Но в день знаменательный, коммунный, счастливый, болтаемый в поезде бок-о-бок с Инессой, — он тепло и радостно почувствовал прежнюю бли­зость её и неизбежную надобность её, так почувство­вал, что два слова сказать ей всамделишных — вот сейчас загорелось, до завтра нельзя отложить!

И на одной станции выскочил, купил открытку. На другой — бросил в почтовый ящик.

... Дорогой друг!.. Прочёл об амнистии... Мечтаем все о поездке...

Определённо — да: мечтаем. Вот сейчас отчётли­во: мечта!

... Если поедете — заезжайте. Поговорим...

Ну, правда же, ну надо же повидаться... Миг-то какой! Приезжай!..

... Я бы дал вам поручение узнать тихонечко в Англии, мог ли бы я проехать...

Англия, конечно, не захочет пропустить: враг вои­ны, враг Антанты. Но как бы её обмануть, Англию?