Ленин
Шрифт:
После этого случая произошел еще один инцидент, возмутивший всю деревню.
Старая Василиса Леонтьева прибежала к Болдыревым и, громко рыдая, отчаянным голосом застонала:
— Спасите, посоветуйте, люди добрые! Сегодня я узнала страшную правду! У моей дочери будет ребенок от моего мужа… от ее отца! Грех это великий… преступление перед людьми и Богом! Посоветуйте, что делать? Ох! О-о!
Болдыревы долго раздумывали, не зная, что и сказать.
Наконец старый Болдырев произнес:
— Мы не знаем, является ли это сейчас преступлением… Новые законы смотрят на эти вещи по-другому. Посоветуйся с комиссаром, соседка!
Старуха поехала
Ее отправили ни с чем.
Судьи насмехались над ней и громко смеялись:
— Эй, старая! Неужели ты думала, что у твоего мужа нет глаз? Он предпочел молодую дочку такой старой кляче! Мы не видим в этом никакого преступления. Это старые глупые предрассудки! Возвращайся домой и смотри, как любят друг друга отец и дочь. Что же ты, Ветхого Завета не знаешь? В нем такие случаи описаны. Чем же твой старик хуже каких-то пророков? Он еще горячий и имеет желание! Поклонись ему от нас, женщина, и не морочь голову глупостями. Подумаешь — дочка! Баба, как любая другая…
Старуха строго смотрела на судей сухими, злыми глазами и спокойно сказала:
— Вы меня еще вспомните… Ой, вспомните, безбожники!
В эту же ночь сгорело деревянное здание суда, подожженное неизвестной, мстительной рукой.
Вину свалили на нескольких контрреволюционеров, бывших чиновников, которых сразу же расстреляли, потому что наказание для того и существует, чтобы его кто-то заслуживал.
Василиса тем временем вернулась в деревню.
Ночью, бесшумно ступая, она облила керосином и подожгла сложенные в сенях лучины, вышла из хаты, заперла на засов двери и засунула под соломенную стреху горящую щепку. Дом горел как стог сухого сена, а в треске балок и шипении огня тонули крики погибающих, напрасно ищущих спасения людей.
Два дня Василиса скиталась по деревне с окутанным шалью свертком.
Соседки с удивлением смотрели на кусок завернутого в тряпки дерева.
Старуха баюкала сверток, целовала, прижимала к груди и ласковым голосом напевала:
— Ай-люли, ай-люли, спи, внучек, спи, сиротка!
Придя в закрытую церковь, она долго смотрела на зеленый купол без креста и вдруг принялась подпрыгивать и пронзительно кричать:
— Эй-ха! Эй-ха! Красное пламя сожрало грешников; красное пламя сожрало судей. Эй-ха! Хорошее, горячее пламя я выпустила… Эй-ха!
Услышав это, начальник милиции приказал отвезти сумасшедшую в город и сообщил властям о хвастовстве старухи.
Василиса из города уже не вернулась.
— Ее наверняка расстреляли? — прошептала, узнав об этом, госпожа Болдырева.
Муж ничего не ответил. Он просматривал присланную из города газету.
Вдруг он поднял голову и, посмотрев на жену удивленным взглядом, прочитал:
— Пролетариат отметает старую мораль враждебных ему классов. Ему не нужна никакая мораль. Он живет практическим умом, который во сто крат выше и чище, чем лицемерная буржуазная мораль. Мы оздоровим мир и сделаем его благороднее; если бы у меня не было отвращения к глупым буржуазным словам, я сказал бы, что пролетариат свят, мудр и безгрешен!
Они посмотрели друг на друга с ужасом, тоской и болью.
— Так пишет товарищ Лев Троцкий… — прошептал Болдырев.
Они тяжело вздохнули и опустили головы.
За окнами под командованием учителя маршировали молодые коммунисты и орали во всю глотку:
Брезжит на востоке заря. Мир новый построим мы И жизнь проживем не зря, Как братья, друг другу равны…Глава XXX
Гражданская война бушевала на нескольких фронтах. Все новые и новые большие и маленькие армии восставали против кремлевских диктаторов. Комиссары, отрезанные от всего мира блокирующими Россию союзниками и поддерживаемыми ими белыми войсками, как моряки на тонущих кораблях, высылали в пространство сигналы SOS. Но это не был отчаянный крик о помощи, а грозное предупреждение, направленное «всем, всем», всему миру, что пролетариат только ждет удобного момента, чтобы вывесить на Эйфелевой башне, на Вестминстерском дворце, на вашингтонском Капитолии, над Веной, Римом и Берлином красное знамя революции.
Красноармейцы издевались над взятыми в плен белыми офицерами, вырезали им на плечах погоны и сдирали с бедер полоски кожи, поджаривали на огне, выкалывали глаза; рубили топорами; обливали водой на морозе, превращая людей в ледяные глыбы; в проруби топили сотни связанных веревками «врагов пролетариата».
Белые платили коммунистам жестокостью за жестокость. Комиссарам на груди вырезали пятиконечные звезды; отрубали уши, носы и ладони; коптили над кострами; на пленных испытывали острие казацких сабель, стреляли по ним как по живым мишеням; повешенными красноармейцами украшали придорожные деревья, аллеи парков и лесные тропы.
Коммунисты — мужики с Волги, — найдя раненого офицера «белой» армии, распороли ему живот и, достав кишки, прибили их гвоздем к телеграфному столбу. Избивая пленного палками и толкая, они заставили его бегать вокруг под рев смеха, пока тот не упал, вытянув из себя все внутренности, обмотав ими столб.
Уральские мужики, поддерживающие «белых» генералов, издевались над комиссарами очень изобретательно. Сорвав с них одежду, они произвели легкую операцию по введению в прямую кишку патронов с динамитом и, поджигая бикфордов шнур, вызвали взрыв живой бомбы. В другом месте коммунисты, подражая уральским крестьянам, набивали рты пленных порохом, обвязывали тряпками и проволокой, после чего взрывали живую гранату, сопровождая зрелище угрюмым смехом и шутками.
Гражданская война охватила всю Россию и становилась все более упорной, жестокой и дикой.
В своей стране русский человек не жалел никого и ничего. Людей было повсюду много, как тараканов и клопов в грязных, курных, вонючих хатах; деревни без сожаления отдавали во власть огня, не все ли равно — поджигать их или нет, если и так пожары ежегодно поглощали убогие соломенные деревни и деревянные, хаотично построенные города?
Перепуганные, грабленные как красными, так и белыми жители деревень ежедневно встречали новых властителей и угнетателей, пели по очереди то «Интернационал», то «Боже, царя храни», утрачивая понятие о законе, нравственности и человечности.
У иностранных войск не было поводов снисходительно относиться к русским, они или помнили предательство союзников или тяжкую неволю в глубине огромной страны.
Французы, англичане, японцы, немцы, австрийцы, мадьяры, чехи, поляки, латыши изрыгали из своих пушек снаряды, кололи штыками, вешали и расстреливали этих «восточных дикарей» этих «безумных и жестоких татар».
Россия ужасно кровоточила.
Вместе с ней, не подозревая ни о чем, кровоточил тот, кто хотел выковать для нее лучшую, светлую жизнь.