Ленин
Шрифт:
Откуда-то издалека доносился стрекот пулемета и винтовочные залпы.
Это было последнее эхо угасающей битвы за власть в столице, последние мгновения защитников правительства Керенского, который, переодевшись в крестьянку, метался вокруг Петрограда, напрасно ища верные полки для освобождения предательски оставленных коллег-министров.
Ленин сказал Халайнену:
— Товарищ, прикажите ехать на главный телеграф! Я должен знать, как обстоят дела в Москве.
Глава XXI
В пригороде Пески, окруженный старыми липами, возвышается красивый дворец. Здесь
Много всякого видели стены Смольного дворца.
Романы и гордые мечтания царицы; молитвы набожных монашек, которым со временем отдали это прекрасное здание, а позже монотонная жизнь молодых аристократок, так называемых «благородных девиц»; в этот период, согласно придворным слухам, сюда не раз наведывался Александр II, имевший ключ от боковой калитки бывшего монастыря, — все это минуло, и теперь над зданием развевалось красное знамя — символ революции.
Здесь размещался штаб партии большевиков и руководимого Лениным Совета народных комиссаров.
Сам он в этот момент расхаживал по обширной, почти пустой комнате. Несколько стульев, диван и письменный стол, который был завален газетами, книжками и полосками бумаги с откорректированными статьями.
Ленин ходил быстро, почти бегал, вложив руки в карманы тужурки, и думал.
Он мог не спать и не есть, но ему ежедневно требовался час одиночества.
Эту часть дня он называл «канализационной работой».
Он выбрасывал из головы ненужные мысли и остатки впечатлений, выметал пустые воспоминания; старательно укладывал, сортировал и сохранял все то, что имело значение и ценность. Когда порядок был уже наведен, он начинал углублять «канал», прокладывать новые ответвления. В их русла заплывали, запрыгивали разные мысли и текли нестройным потоком, пока не начинали расходиться по еще более мелким ответвлениям мозга, и тогда все становилось понятным, все укладывалось в план. Разум работал спокойно, холодно, безупречно над более быстрым и безошибочным выполнением замысла.
Он отчетливо видел свою дорогу.
Выраставшие на ней опасные препятствия не уходили от его внимания. Однако он не сомневался, что справится с ними. Это не было убежденностью мечтателя. Он был самым большим реалистом в мире, желавшим немедленно воплотить в жизнь каждую мысль. А если она оказывалась вредной — отбрасывал ее без малейших сомнений. Для Ленина существовала только цель. Чтобы достичь ее, он добровольно отказался от личной жизни. Ему было не знакомо семейное тепло, он не желал любви, не понимал счастья вне работы во имя дела; идя к цели — он не чувствовал ни сомнений, ни искушений.
Перед ним была только борьба, в которой он должен был победить любой ценой.
Не было ничего, что могло бы его остановить. Преступление, низость, ложь не волновали его, не находили отзыва в его душе. Они были для него средствами, инструментами, камнями для обозначения пути.
Он существовал и действовал за границами нравственности.
Цель… Только цель — такая великая, что о ней никто до него не смел даже мечтать!
Масштаб задания его не пугал. Ведь и в его руках был огромный молот, чтобы высечь из огромной, сырой глыбы то, что он хотел воздвигнуть у финиша собственной жизни, — 150 миллионов пассивных, обладающих могучей силой, спящих, диких, готовых и одновременно безразличных ко всему русских.
Никто и никогда не имел такой армии!
Неужели они принадлежат ему душой, сердцем и телом?
Не боясь заглянуть правде в глаза и померяться с ней силами, он ответил:
— Сердцем — да!
Брошенные до сих пор обещания, которые отвечали смелым чаяниям рабочих и крестьян, притягивали к нему слепые, отчаявшиеся сердца рабов. Он ощущал в себе решительность Спартака, солдата, разбойника, пленника и гладиатора. Подобно ему он, вбежав на Везувий страстных, мстительных действий, повел за собой всех охваченных ненавистью рабов, разбил в пух и прах римских преторов. Однако Спартак погиб из-за того, что началась борьба в рядах его друзей. Но его отличало от Спартака то, что последний умел держать своих сторонников в рамках дисциплины не силой и страхом, а ловким выдвижением их вперед себя, во главу толпы. Им доставались триумфы, ему — польза дела.
Тем временем многомиллионный русский гигант ему не принадлежал.
Разные силы владели им и бросали из крайности в крайность: от героической жертвенности на фронте, фанатичного патриотизма и аскетического терпения — до уличных баррикад, кровавых выступлений против царя или обожествляемых им вождей. Как разрушить и навсегда ликвидировать противоречивые силы, чтобы все это людское море покорно лизало берег, на котором стоит цель коммунизма, — об этом думал, ходя по необжитой комнате Смольного дворца, Владимир Ильич Ленин, председатель Совета народных комиссаров, диктатор, мессия России, устремившейся по неизвестному истории человечества пути.
Он хмурил брови, теребил бороду и щурил глаза.
Его выпуклый, куполообразный лоб, казалось, напрягался и дрожал под натиском бушующего под ним урагана мыслей, в то время как сердце билось ровно, взгляд был холодный, устремленный вперед, будто бы стремящийся с небывалой точностью измерить расстояние до известных только ему объектов.
Он поднял голову.
Кто-то стучался в дверь.
— Войдите! — крикнул Ленин.
На пороге возник Халайнен.
— Какая-то гражданка просит принять ее, — сказал он неуверенным голосом.
Ленин наморщил лоб.
— У нее какая-то просьба? Буржуйка?
— Говорит, что не хочет ни о чем просить! Она врач…
— Впустите ее, товарищ!
Вошла маленькая, худая женщина лет сорока пяти, в скромном, черном пальто и спадающей со шляпки траурной вуалью.
Она улыбнулась и радостно воскликнула:
— Предчувствие меня не обмануло! Это вы, Владимир Ильич! Наш мудрый и строгий Воля!
Ленин сощурил глаза и как будто притаился.
— Воля? — повторил он. — Так меня называли только в одном месте…