Ленин
Шрифт:
— Побег?! — разразились крики. — Капитуляция перед империализмом?! Мы погибли!
Троцкий выступил с длинной зажигательной речью. Он доказывал, что уход из Петрограда повлечет за собой окончательное поражение партии.
— Смольный институт окружен легендой, он превратился в фетиш! — восклицал Троцкий. — Вместе с исчезновением легенды развеется привлекательность нашей власти. Мы не имеем права идти на это!
— Мы должны остаться и гордо погибнуть на наших постах! — с пафосом крикнул Зиновьев, поднимая над головой кулак.
Товарищи испуганными, возмущенными голосами высказывали свои мнения и яростно нападали на вождя. Еще мгновение — и он мог бы быть погублен в глазах только что боготворящей
Ленин слушал, никого не перебивая, спокойно и почти весело. Никто не видел, как пальцы его сжимались, словно когти хищного зверя. Ладони его лежали на коленях, скрытые под столом, чтобы не выдавать его чувств.
Наконец крик и шум утихли. Все грозно и подозрительно смотрели на вождя.
Ленин встал и начал говорить.
Его голос дрожал, перебиваемый шипящими, хриплыми вздохами.
— Я восхищаюсь вами, товарищи! Восхищаюсь вашим героизмом и преданностью делу пролетариата! Воистину имена ваши войдут в историю наряду с именами Дантона, Марата, Робеспьера! Я при первой же возможности дам оценку вашей пролетарской отваге перед самыми широкими народными слоями! Честь вам, любовь и преклонение трудящихся масс! Вы настоящие вожди! Вы убедили меня и устыдили! Действительно, пускай умрет революция, пускай миллионы поверивших нам людей идут в кандалы, только бы не были унижены ваша гордость и имя борца! Остаемся в Петрограде и будем покорно ждать свою судьбу…
Он опустил голову, оперся кулаками о стол и глухим голосом, в котором уже звучало эхо с трудом скрываемого издевательства, продолжил:
— Мне стыдно от своей мысли об отступлении из Петрограда! Стыдно… А может, мне не должно быть стыдно? Я расскажу вам, товарищи, как я рассуждал… Если мой мозг работал плохо, то вы мне об этом скажете; если я был прав — задумайтесь на моим предложением еще раз, без горячки, без зажигательных слов и взрыва первых, самых сильных и благородных, но не всегда правильных эмоций. Мне действительно стыдно забивать ваши геройские головы, настоящие защитники пролетариата, рассуждениями практичного человека, для которого существует только цель и которым владеет только одна мысль! Я стыжусь своего холодного сердца и материалистического ума! Нет, я не стану ничего говорить о своих рассуждениях! Я поддаюсь очарованию ваших прекрасных возвышенных слов!
— Ильич, расскажи! — крикнул Сталин.
— Расскажи! — поддержали его остальные, ударяя кулаками по столу и топая ногами.
— Скоты!.. — прошипел Троцкий, наклонившись к Каменеву и Урицкому.
Он не сказал этого громко и принялся протирать пенсне, наклоняя черную, хищную голову.
— Раз вы мне позволили, я скажу, о чем думал! — начал Ленин, пробежав пронизывающим взглядом по лицам собравшихся. — Еще в октябре вы решили подписать мир с Германией. Без него завоевания революции висят на волоске. Это понимает каждый из вас… Захват нашей резиденции неприятелем — это конец революции, но и смерть ее героев — ваша смерть, товарищи! Я хотел покинуть Петроград… Для военных целей его захват абсолютно не нужен Вильгельму Гогенцоллерну. Он делает это для того, чтобы взять нас в плен и уничтожить в зародыше угрожающую империализму революцию. Если мы уйдем, наступление немцев сразу же прекратится. Они не пойдут за нами вглубь России. Они помнят о судьбе Наполеона и знают, что нашей лучшей крепостью являются наши просторы! Вы говорите, что умрет легенда Смольного института? Я думал, что этой легендой овеяны вы — герои, вожди, пророки! Эта легенда пойдет за вами даже на вершины Кавказских гор или в тундру Сибири, только бы развевалось там красное знамя и светили ваши, товарищи, имена!
По залу прошел рокот изумления.
— Мудрец! — с восхищением шепнул Стеклов-Нахамкес.
— Ясновидящий пророк! — громко отозвался Бонч-Бруевич.
— Мы только чувствуем, а он — думает за всех! — добавил со вздохом Пятаков.
— Поражающая сила мысли! — выкрикнул Невский.
— Позвольте мне закончить, товарищи! — обратился Ленин к присутствующим. — Вообразите на мгновение, что мы уже в Москве. Не в каком-то «институте» или случайном дворце Кшесинской, а в Кремле! В Кремле!
— В Кремле! — раздался всеобщий крик восхищения.
— Столетия истории создали там бесчисленное число легенд! К ним присоединится еще одна, новая, красная, самая благородная легенда. Ваша легенда, товарищи, легенда защитников прав пролетариата! Кто не знает о Кремле? Глаза, сердца и мысли всей России будут обращены к вам! Ваш голос разнесется с его белых стен, по всей стране, по всему миру! Вы говорите: «гордость, капитуляция, покинутые позиции». Какой прекрасный порыв! Точно так же говорил оборонявший Москву от Наполеона Кутузов, но все-таки отступил, оставил столицу для уничтожения и… победил. Победителей не судят, товарищи! Слава вождей — в победе, а не в геройской, бездумной, ненужной, прекрасной, а иногда и вредительской смерти! Если вы из-за гордости умрете на виселице, кто встанет на ваше место? Кто поведет революцию и судьбу пролетариата к окончательной победе? Так думал я с заботой и болью прежде, чем представить вам план переезда в Москву, в Кремль… Ваш пламенный героизм посеял во мне сомнения… Теперь я буду слушать, что скажете вы, потому что ваша воля — это воля лучшей части пролетариата, гордости революции!..
Весь Исполнительный комитет, комиссары, даже стоящие на страже солдаты окружили Ленина, тянулись к нему, как овцы к пастырю, как дети к отцу, били себя в грудь, кричали:
— Веди нас! Мы всюду пойдем за тобой!
Даже Троцкий и Каменев кричали, размахивая руками:
— Да здравствует Ленин — вождь!
Диктатор заметил это сразу и, подняв руку, успокоил крики.
— Пускай легенда не покидает насовсем Смольный институт! Я чувствую, что вы желаете этого, и ваше желание справедливо и мудро. Поэтому давайте постановим, чтобы красное знамя нашей партии и впредь развевалось над этим дворцом, где пролетариат впервые в полную силу заявил о своей диктатуре. Этот лозунг будет защищать преданный делу мой старый друг, испытанный боец, вдохновленный вождь — Зиновьев и наши верные товарищи из «чека», этого кулака пролетариата, — Володарский и Урицкий! Своей жертвенностью, трудом и отвагой они запишут свои имена в историю самых прославленных!
По залу пронеслись новые окрики и аплодисменты, вылились в коридоры и звучали долго, расходясь все дальше и дальше.
Ленин вернулся в свой кабинет, быстро ходил из угла в угол, потирал руки и, кривя губы, шипел:
— Рабы, невежественные скоты! Слепые бунтари!..
Он с ненавистью пнул стоявший на пути стул и, почувствовав страшное истощение, упал на диван.
— Такой час равен пяти годам жизни! — прошипел он сквозь сжатые зубы.
Он долго не мог успокоиться, вскакивал, бегал по комнате, разводил руки и говорил самому себе: