Ленин
Шрифт:
В его жизни было немного случаев, когда среди его знакомых назревал конфликт, чреватый дракой. Ленин всегда тут же уходил. Был страшно осторожен, лично никогда не рисковал. После приезда в Москву у него всегда была постоянная охрана. После покушения – резко усиленная{63}. Как вспоминал Троцкий, у Ленина было твердое убеждение, что руководство должно быть «неприкосновенным», не допускать в отношении себя никакого риска{64}.
В воспоминаниях его современников, соратников облик «зарубежного» и «российского» Ленина предстает как очень «правильный»; это человек без каких-либо внешних аномалий: трезвенник, уравновешен, пунктуален, рассудочен. Даже немногие увлечения у него были обычными. Например, охота. Правда,
На одном из заседаний Совнаркома в марте 1922 года Е. Преображенский написал записку Ленину, интересуясь его успехами на последней охоте: «Владимир Ильич! Говорят, Вы имели сногсшибательные успехи на заячьем фронте?» Ленин тут же ответил: «Неуспех. За весь отдых ни одного выстрела! Увы!»{65} Может быть, Председатель Совнаркома в этот момент вспомнил, что «сногсшибательные успехи на заячьем фронте» он имел лишь в Шушенском, в сибирской ссылке. Надежда Константиновна вспоминала, что «позднею осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники»{66}. Крупская явно подает эти охотничьи детали как некие доблести Ильича, от которых сегодня, право, становится как-то не по себе.
Ленин был многолик. С одной стороны, заботливый семьянин, регулярно посылающий многочисленные письма с неизменным обращением: «дорогая мамочка», «дорогая Маняша», «дорогой Митя», «дорогая Анюта». Заботливый товарищ, предписывающий Сталину больше «отдыхать, не вставая», а для Рыкова устанавливает решением Политбюро «молочную диету»; не гнушается вопросом – как с геморроем Карахана. Аккуратист, любящий все земное в меру, очень ценящий свое здоровье и спокойствие.
И с другой стороны – человек, исподволь готовивший себя к роли вождя, лидера революции, руководителя нового государства. Троцкий писал, что «с момента объявления Временного правительства низложенным, Ленин систематически и в крупном, и в малом действовал как правительство»{67}. Его совсем не заботило, что народ никогда не уполномочивал большевиков руководить Россией и лично его – возглавлять правительство. С захватом власти в нем сразу проснулись, рельефно проявились как бы дремлющие черты его морального облика: максимализм, беспощадность, непреклонность, решимость, готовность пожертвовать всем во имя власти.
Трудно в человеческой истории найти еще одного такого революционера, который был готов поставить на карту существование огромной империи, великого государства во имя достижения его кланом власти. Ленин чувствовал призыв собственной судьбы и в этом смысле, прав был Бердяев, являлся «роковым человеком». Но роковым он оказался и в смысле нанесения народам России гигантского духовного и физического шрама, который никогда полностью не зарубцуется.
Ленинский интеллект был крошечной моделью, предвосхитившей гигантскую Систему, которая в течение семи десятилетий безуспешно пыталась стать планетарной.
Пророк Коминтерна
Это был обычный из тех напряженных, наполненных до краев заботами дней, когда Ленин не болел или отдыхал, а трудился у себя в Кремле. Обычный день 23 июля 1920 года. Наряду с внутренними вопросами – заседание Политбюро ЦК, заседание Совета Труда и Обороны, груды бумаг из правительства, ВСНХ – множество дел пришлось решать и по линии международной. Вот донесение А. Аксельрода о положении в Туркестане и в сопредельных странах, инструкции Н.С. Тихменеву на ведение переговоров с правительством Финляндии, бумаги по Польше и Англии, много денежных документов.
Но главное международное «дело» в этот день – Ленин вечером председательствует на очередном заседании II Конгресса Коминтерна, несколько раз выступает там как председатель, слушает речи ораторов{68}.
В
Надвигающаяся Мировая революция – не сказка. Это завтрашний факт нашей действительности.
Так мог думать лидер не только российских большевиков, но и, как писали, «вождь всего мирового пролетариата». Находясь под впечатлением заседания Конгресса Коминтерна, донесений с мест, собственно анализа, а самое главное – успешного наступления Красной Армии на Варшаву, вечером 23 июля 1920 года Ленин отправляет шифровку в Харьков, Сталину:
«Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно. Сообщите ваше подробное заключение. Немецкие коммунисты думают, что Германия способна выставить триста тысяч войска из люмпенов против нас.
Ленин»{70}.
Именно к этому времени уже было принято решение, или, как писал Троцкий, «мы шли на риск – на этот раз по инициативе Ленина – прощупывания штыком буржуазно-шляхетской Польши»{71}. Ленин в сентябре того же, 1920 года скажет откровеннее: наступлением на Варшаву «мы поможем советизации Литвы и Польши», революционизированию Германии. Правда, во время этих своих откровений в политическом отчете на IX конференции РКП(б) Ленин бросит в зал: «Я прошу записывать меньше: это не должно попадать в печать»{72}. Но даже неудача в Польше, говорил в заключительном слове Ленин, не должна остановить нас: «Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии, рискнем таким образом, что с каждым удвоенным шагом будем помнить, где остановиться»{73}.
Все это было попыткой реализовать свое пророчество. Он верил в Мировую революцию. Ленин, правда, не любил особо распространяться о своих просчетах и грубых ошибках.
Марш на Варшаву и дальше к границам Германии был предпринят по его личной инициативе. По его решительному настоянию. Но он никогда публично не говорил о том, что своим решением страшно унизил Россию – огромное государство, которое в результате крупного поражения под Варшавой было вынуждено выплатить стране, в несколько раз меньшей, крупную контрибуцию. Фактически бывшая империя проиграла своей бывшей провинции. Но даже здесь большевики не смогли действовать достойно. Когда пришло время делать первый взнос по контрибуции, Москва решила выплатить его драгоценностями, в несколько раз, однако, завысив их реальную стоимость, то есть пошла на тривиальный обман…
Чичерин, узнав реакцию Варшавы, тут же сообщил Ленину и Политбюро:
«Мы обязались и должны уплатить Польше первого ноября 10 млн. рублей золотом и бриллиантами. Те бриллианты, которые мы передали, оценены польскими экспертами в 2,5 млн. руб. золотом. Больше у нас нет готовых к передаче камней. Поляк Ольшевский предупреждает, что такое уличение нас в столь чудовищной ложной оценке будет широко использовано прессой… мы будем чудовищно скомпрометированы.
Другой исход – уплатить немедленно разницу золотом, но выбросить 7,5 миллиона золотом – слишком тяжело.