Ленин

Волкогонов Дмитрий Антонович

Нетрудно представить, какое впечатление мог производить мумифицированный Ленин на своих родных и близких. К этому трудно привыкнуть.

Сама Крупская впервые посетила временную усыпальницу с Д.И. Ульяновым 26 мая 1924 года. Вообще Надежда Константиновна посещала мавзолей очень редко, даже не каждый год. Любая подобная «встреча» – удар по психике.

Хранитель мумии Б.И. Збарский вспоминал, что в последний раз Крупская пришла к мощам супруга за несколько месяцев до своей смерти в 1938 году. Говорят, постояв немного у саркофага, она тихо сказала:

– Он все такой же, а я так старею…

Сотворив мощи, большевики осуществили решающий шаг по превращению идей Ленина

в светскую религию. То безапелляционное поклонение ленинизму, которое стало носить ритуальный характер, можно сравнить лишь с поклонением вере фанатиков-фундаменталистов. Проницательно сказал о рождении и смерти Ульянова-Ленина крупнейший английский политический деятель XX века Уинстон Черчилль. В пятитомнике своих мемуаров «Мировой кризис» он изложил и свой взгляд на Ленина. После своеобразного анализа, не лишенного оригинальности и проницательности, Черчилль заключает, что русские люди заведены большевиками и Лениным в болото. «Их величайшим несчастьем было его рождение, но их следующим несчастьем была его смерть»{100}. Канонизация его идей и превращение революционера в святого – действительно «величайшее несчастье». Черчилль глубоко прав.

Смерть Ленина не освободила Россию от него. Отныне ее граждане были вынуждены на протяжении десятилетий «воплощать его заветы» в жизнь.

Уже первые шаги ЦК РКП(б) после смерти Ленина подтвердили: руководство партии отныне в своей борьбе за «построение коммунистического общества» сделает мумию и все связанное с ней важнейшим орудием достижения своих целей. Один из первых шагов подобного рода – усиление партии за счет ленинского призыва в нее «рабочих от станка» (около четверти миллиона). Отныне в РКП(б) (и не только в ней) возникнет новый элемент внутренней жизни: борьба «за чистоту ленинизма» и его «развитие». Вся ожесточенная внутрипартийная борьба в двадцатые годы пройдет под знаком стремления к монополии на ленинское наследство. В конце концов это удастся Сталину. Мы долго не могли понять, как Джугашвили-Сталину, который, казалось, во многом уступал не только Троцкому, но и Зиновьеву, и Каменеву, и Бухарину, удалось взгромоздиться на вершину власти. Но именно он сделал главным орудием своей борьбы «защиту» ленинизма, представив себя основным толкователем ленинских идей. Можно привести десятки примеров, когда Сталин в нужный момент, в нужном месте использовал это абсолютно безотказное орудие в большевистской стране.

Выступая, например, на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 1 августа 1927 года, Сталин буквально фехтовал ленинской рапирой, повергая своих оппонентов. «Я должен, прежде всего, опровергнуть совершенно неправильное, не соответствующее действительности заявление Зиновьева и Троцкого о том, что будто бы я, – говорил генсек, – принадлежал к так называемой «военной оппозиции» на VIII съезде нашей партии. Это совершенно неверно, товарищи. Это сплетня, сочиненная Зиновьевым и Троцким от нечего делать. У меня имеется в руках стенограмма, из которой ясно, что я выступал тогда вместе с Лениным против так называемой военной оппозиции».

Подобные примитивные приемы, тем не менее, действовали безотказно: «Сталин защищал Ленина». В своей почти трехчасовой речи 1 августа Сталин то и дело обращался к Ленину. «Мы осуществляем лишь заветы Ленина, – говорил Сталин, – в то время как лидеры оппозиции порвали с ленинизмом, предав забвению заветы Ленина»{101}.

Обращение генсека к Ленину всегда имело большой эффект. Думаю, что Сталин в целях борьбы внимательнее, чем кто-либо другой, прочел Ленина и использовал его марксистские колларии в борьбе с ересями в большевистской партии.

Мумифицирование вождя и «бальзамирование» его

идей создало дополнительные предпосылки утверждения догматического склада мышления и характера членов большевистской партии. Вначале еще как-то пытались объяснить рациональными мотивами решение сохранить мумию. Так, например, секретарь Президиума ЦИК СССР А.Е. Енукидзе в июле 1924 года заявил на заседании комиссии по увековечению памяти В.И. Ульянова-Ленина: «Мы не хотели создать из останков Владимира Ильича какие-то «мощи», посредством которых мы могли бы популяризировать или сохранять память о Владимире Ильиче… Мы… придавали и придаем величайшее значение сохранению облика этого замечательного вождя для подрастающего поколения и для будущих поколений, а также для тех сотен тысяч, может быть, и миллионов людей, которые будут в высшей степени счастливы увидеть облик этого человека»{102}. Я думаю, те 150 миллионов человек, которые прошли за несколько десятилетий мимо ленинского саркофага, и не подозревали, что они должны быть «в высшей степени счастливы…»

Организуя оперативный выпуск ленинской литературы и создание многочисленных памятников вождю, Политбюро одновременно начало процесс избирательного использования его наследия. Многие речи, статьи, сотни писем и записок, некоторые резолюции Председателя Совнаркома были спрятаны, сокрыты почти на семь десятилетий. Прятали многое. Даже информацию о его болезни. Например, комиссия ЦИК СССР по организации похорон 28 января 1924 года обратилась в Политбюро «с просьбой сорганизовать возможно быстрее правильную и всестороннюю информацию о жизни – до последнего момента – Ильича, об истории его болезни до 21 января и, в особенности, о последних месяцах его жизни»{103}. Наивные люди! Очень скоро все эти вопросы станут большой государственной тайной.

Ленин сам страшно любил тайны и секреты, а государство, созданное им, полностью унаследовало его «заветы» и в этой области. Например, как большая тайна хранились данные о расчетах с лечившими Ленина иностранными врачами. Всего «пользовало» больного, консультировало и принимало участие в многочисленных консилиумах 26 врачей: профессора Доршкевич, Ферстер, Клемперер, Борхардт, Крамер, Россолимо, Минковски, Штрюмпель, Геншен, Нонне, Бумке, Обух, Вейсборд, Авербах, Осипов, Бехтерев, Кроль, Фельдберг, доктора Кожевников, Левин, Гетье, Елистратов, Розанов, Доброгаев, Попов, народный комиссар здравоохранения Семашко. Всем иностранным профессорам, естественно, следовало платить. Вот таких записок, которая приводится ниже, в деле о лечении Ленина множество.

Зачем-то, например, члену коллегии ОГПУ Глебу Ивановичу Бокию понадобились сведения о суммах, которые получили врачи-немцы. Из советского представительства в Берлине Бродовский ему сообщает:

«1. По поручению ЦК РКП от 24.4.22 проф. Борхардту выдано 220 000 германских марок.

2. Согласно запискам тт. Карахана и Сталина от 3.6.24 выдано профессору Ферстеру 5000 фунтов (первая поездка).

3. По постановлению ЦК согласно телеграмме от 20.9.22 выдано профессору Ферстеру 2500 фунтов (вторая поездка).

4. По поручению тов. Карахана (шифровка от 29.3.23) выплачено проф. Минковски 4400 фунтов стерлингов.

5. Согласно той же шифровке выдано проф. Бумке 9500 долларов и проф. Штрюмпелю 9500 долларов.

6. Согласно записке тов. Карахана от 30.4.23 выдано проф. Бумке 19 500 долларов.

7. Согласно той же записке тов. Карахана от 30.4.23 выдано проф. Ферстеру 4400 фунтов стерлингов…»{104}

Здесь же бумаги, разрешающие выплату профессору Геншену 25 000 шведских крон, и многие другие подобные документы о том, как расплачивались с врачами в Москве по их приезде.