Ленинградский панк
Шрифт:
О Свине слагались легенды, творчество его еще было малодоступно, зато мифы передавались легко и быстро, как грипп. Песни «АУ» в основном были про бухло да про говно, а еще про шахиншахов и плохих людоедов типа Бокассы. Сатирическое творчество, полное ерничества и алкогольной самоиронии. Даже любовная лирика была такая же безбашенная, как сам Свин. Но песни про бухло и говно удавались Андрею лучше всего. С последним у Свина были особые отношения. С детства у него был слабый живот, периодически его подводивший. Вот идут они, например, с Панкером-Монозубом по Невскому, и скрутило Свину живот неожиданно, так, что бежит он в ближайший парадняк. Что, к сожалению, замечает проходящий мимо мент и нырк вслед за Свином. И вот видит Монозуб, как выходит Свин из парадняка, с торжествующей улыбкой несет в руках дымящиеся какашки и выбрасывает их в урну. А за ним мент выходит, совершенно ошалевший от такого представления. Даже арестовывать
Так что по песням ли, по сказкам ли, но вся продвинутая питерская тусовка узнала о Свине великолепном. В том числе и великие БГ и Майк. В 80-м главными панками для тусовки Свина стал «Аквариум» со своим концертным грузинским альбомом. «Мочалкин блюз» и «Марина» – это было нереально круто для совка. Но БГ только поигрался в модный панк, оставив его на откуп Свину. Майк Науменко написал для Свиньи песню «Буй», которую тщетно пытался продать ему за пару бутылок портвейна. Зато Свин сам с удовольствием купил за бутылку песню «Комиссар» у своих друзей – Солидного и Нехорошего. Половину текста они стянули из журнала «Юность», а вторую придумали сами. Кто только не пел потом эту песню – Рикошет, Чиж и даже казацкие и военные хоры. Теперь она народная. «Эх, да конь мой вороной! Эх, да обрез стальной! Эх!»
Тусовка в квартире Свина разрасталась. Состав группы постоянно менялся. Кто там только не играл. Да что говорить. Именно Свин заставил скромного басиста Витю Цоя чуть ли ни на спор написать там первую песню. Так что великая постпанк-группа «Кино» появилась благодаря Андрюше Панову. Такая там образовалась кузница талантов. Ну и бухали по-прежнему, и веселились беспредельно… Одни грузинские вечеринки легендарные чего стоили. Только про них рассказывать теперь нельзя.
И была триумфальная гастроль в Москву, организованная модником Троицким. В столице-то панков к тому времени еще не было. Ну, то есть таких бравых алконавтов, как Свин и компания, там естественно хватало, но никто из них не отважился себя панком величать и асоциальную лирику в микрофон под гитарные риффы мимо нот выдавать. Ну и, конечно, харизму Андрюшину некому было переплюнуть. Ни в Москве, ни в Ленинграде.
Свину так понравился его панковский образ, что он из него решил вообще не выходить. Менялись жены, менялись музыканты, но не менялось уничижительное отношение к собственной жизни. Тусовки на Космонавтов становились все более дикими. Эпатаж дошел до ручки. Прописка в панки на квартире у Свина в середине восьмидесятых стала носить характер варварского живодерского обряда. Новоприбывший, желающий причаститься, стать настоящим панком, должен был своими руками задушить кошку. Жертву обычно выслеживали на улице. Затем расцарапанному кандидату приходилось натурально разделывать и готовить несчастное животное, а вся тусовка пробовала вареную кошатину. Я лично знаю приличных людей, которые с ужасом и ненавистью к себе вспоминают сейчас этот кошмар своей молодости. Как они могли тогда в такое вписаться? Им казалось, что это весело? Одна известная ныне телеведущая отведала тогда кошачьи яйца. И это при том, что Свин был добрейшим человеком и обожал собак. Алкогольная деградация личности? Протест против всего? Полная потеря нравственных ориентиров? Треш и угар? Да хрен его знает. Мне этот парадокс никогда не понять и не принять.
Однажды приехавший к Свину домой Панкер застал у него пару совершенно пьяных отпетых уголовников. Один тут же рассказал, что отсидел за изнасилование. «Это Постер и Тук, – объяснил присутствие гопников Свин, – и они в отличие от нас с тобой настоящие панки. Только еще не знают об этом».
Для Панкера предательством стало даже не то, что Свин вдруг стал тусоваться с гопниками, а то, что он дал им клички. Как ему когда-то. Какое святотатство! И они рассорились. Будто дети малые. Перестал Свин общаться и с резко ставшим бешено популярным Цоем. Витя позвонил ему, когда у него родился сын, хотел поделиться радостью, а Свин спьяну послал его на хер. О чем периодически вспоминал с сожалением. Самого Панова популярность ни своя, ни чужая не интересовала совсем. Ему нравился процесс разложения. Но не с художественной точки зрения, как Юфиту, а применительно к себе. Без всяких сожалений. Лозунг Малькольма Макларена «Живи быстро, умри молодым» Свин принял за генеральный план своей жизни. А может, просто стал заложником образа, и продолжал заниматься саморазрушением назло открывшимся с перестройкой возможностям. Не ради эпатажа, а потому, что по-другому не мог. Его товарищи, музыканты групп «Народное Ополчение и «Объект Насмешек», поехали в туры за границу, а Свин продолжал срывать свои концерты. Искусственно и искусно маргинализовался. Когда в августе 1988-го в Таллинн приехал Джонни Лайден-Роттен с проектом PIL, вся панковская туса Питера, млея от восторга, помчалась на фестик любоваться кумиром. Вся, кроме Свина. Который сказал, какой еще блядь на хуй Роттен, и никуда не поехал. А когда его вытащили в прямой эфир с концертом в «Программу А» на ОРТ, Свин показательно нажрался и половину эфира трупом валялся на сцене, не в силах ни стоять, ни петь. Но зачем? А вот чтобы не попсеть! Не дождетесь, суки! Зря он, что ли, демонстративно сжег когда-то альбом Boney М, за который выложил Мореману целых сорок пять рублей. Да уж, наш Свин однозначно был панком покруче Джонни Роттена. «Нравится – не нравится, а со мной не справиться! Асса!»
К сожалению, образ вечно пьяного народного любимца, скомороха в тельняшке, сыграл со Свином злую шутку – он совершенно перестал развиваться. И в музыкальном, и в лирическом смысле он остановился в начале восьмидесятых. Бывшие друзья взрослели, шли дальше, а Свин оставался трудным подростком, плюющим, а то и блюющим в лицо нового мира. Постепенно все это стало скучно. И грустно. Несмотря на три состава – «АУ», «Аркестр АУ» и «Шестьсот» – Свин стал своей тенью. С перестройкой и гласностью пришли лихие девяностые – все запреты слетели и Свиновская асоциальность, алкопротест, ненависть к ментам и буржуям стали вызывать скорее жалость, чем восторг. Свободы, с которой раньше ассоциировалось его творчество, вокруг стало столько, что хоть жопой ешь. Времена, когда можно было выскочить на сцену без штанов, плюнуть в камеру, крикнуть «Москвичи – хуй дрочи» и этим взять зал, прошли, на сцене уже столпились молодые, злые, талантливые, техничные панк-музыканты, им было, что сказать, надо было соответствовать, учиться, работать – да, да, не царское же это дело… Публика Свина из передовой постепенно становилась все маргинальней и маргинальней. В середине 90-х Свин все чаще выступал перед фанатами «Зенита» на их сборищах.
«Я парень вредный, я не помру!». Времена безбашенных тусовок прошли. На этот раз можно сказать, к счастью. Рядом со Свином появилась Ольга – верная подруга, она же директор группы, она же мать его дочери, которая родилась за две недели до его смерти – нелепой, до безобразия. В 38 лет Свин умер от перитонита. Живот все-таки его подвел. Хотя семья винит врачей. На похоронах в крематории друзья устроили драку прямо у гроба. Все ждали, что наш Уленшпигель вылезет из-под крышки, разнимет дерущихся и нальет всем пива, но гроб под адскую музыку крематория провалился в горящую преисподнюю…
Из всех историй про Свина я больше всего люблю эту. «АУ» долго не принимали в рок-клуб, потому что их хулиганские тексты невозможно было залитовать. В 87-м, когда все запреты вроде бы сняли, Свин все равно остался в черных списках, и его старый товарищ Панкер-Монозуб очень переживал по этому поводу. Он был одним из организаторов ежегодного фестиваля ленинградского рок-клуба во Дворце Молодежи и буквально поручился за Свина перед президентом рок-клуба Николаем Михайловым. «А вдруг он чего выкинет?» – беспокоился Михайлов. «Да ничего он не выкинет – он же разумный», – успокаивал его и себя Панкер. И вот идут Панкер с Михайловым по коридорам Дворца молодежи, там, где гримерки музыкантские расположены, и чуют их чуткие носы, что как-то изрядно там пованивает. Наверное, какие-то музыканты-придурки толчок забили. Ай-ай-ай, непорядок! И приводят их носы аккурат в гримерку «АУ», где музыканты свиновские – Ослик и Титя – отдыхают перед концертом, пиво из бутылок вкушают. Посреди гримерки ведро стоит и вонь страшная от него идет.
– Это что еще такое? – спрашивает ошарашенный Михайлов.
– Что? А, это-то? Это дерьмо. Полное ведро. – Гордо отвечает Титя. – Поставим его на сцену и включим вентилятор, чтобы запах в зал пер. Правда, здорово Андрюша придумал?
Михайлов хватается за голову. А Панкер в ужасе орет:
– Где этот, блядь, Андрюша?
– Понятно где, – говорит Ослик. – За вентилятором пошел.
Вентилятор Панкер в коридоре после непродолжительной борьбы у Свина отобрал. Зная Андрея с младых когтей, он прекрасно понимал, что в зрителей в тот день полетели бы не только миазмы. Так что больше Панкер за Свина перед организаторами никогда не вписывался. А я на том концерте был. Хороший был концерт – даже без вентилятора. И Свин отлично выступил. «Горбачев могучий разгоняет тучи, ну а я дождя, дождя хочу!»
Такой вот он был Свин, грустный клоун, жизнь свою пропил, спел ее как быструю панк-песню, на одном дыхании – весело, грязно, шумно. Жаль ужасно, что и наполовину он не раскрыл нам своих талантов.
Ленппанк
Самоискоренение – вот суть прогресса, самоискоренение – возможность погреться!
В начале 80-х у Свиньи и его «АУ» появляются последователи и реальные конкуренты. И хотя Андрей Панов так и останется в истории как первый панк в СССР, яркая (хоть и короткая) деятельность и весомый вклад в панк-движение Алекса Оголтелого, Рикошета и Бегемота заслуживают не меньшего внимания.