Ленинградский панк
Шрифт:
Все в том же спальном районе Купчино была школа, где доучивались в старших классах всяческие лоботрясы (и лоботряски), которых не вынесли в других школах. Смутьяны, лентяи, психопаты, творческие личности, склонные к депрессии – самые настоящие кандидаты в панки, сливались там в один плавильный котел. Там и встретились Бегемот, в то время еще Федор Лавров, талантливый музыкант и художник (еще бы нет с тремя поколениями художников в роду), и Рикошет, Саша Аксёнов, сын главного режиссера Театра комедии на Невском проспекте. Федя не нашел общего языка с одноклассниками и учителями в приличной школе с итальянским языком и в 13 лет объявил маме, что он панк, а Саша был отпетым двоечником и хулиганом (и уже тусовался с такими же обалдуями в «плохой» квартирке Свиньи на проспекте Космонавтов), которого из школы не выгоняли только из уважения к папе. Выглядел Саша соответствующе – длинный, сутулый, мосластый, на узком лошадином лице огромный нос, злые глаза и оттопыренная нижняя губа – типичная карикатура на хулигана в «Крокодиле». Драчуна и лентяя Аксёнова оставили на второй год в девятом классе, где он и встретился с Лавровым, раздался (беззвучный) взрыв, и мы с вами в результате этой встречи получили аж четыре панк-группы: «Резиновый Рикошет», «Отдел Самоискоренения», «Народное Ополчение» и «Объект Насмешек». Да чего уж там, и «Бригадного Подряда» тоже не было бы без этой исторической встречи.
Парни сразу подружились, а как иначе, если Федя вдруг понял, что в городе кроме него есть еще панки и некоторые даже играют свою музыку. Саша дал ему послушать кассеты со Stranglers и Police от самого Свина. Мало того, Свин, оказывается, дал Саше кличку Резиновый Рикошет, как же тут было не собрать группу со скромным названием «Резиновый Рикошет»? Тем более, что экзальтированная мама Феди полностью разделяла любые увлечения сына музыкой (лишь бы он не виделся со своим папашей-художником) и разрешила ему устроить в его одиннадцатиметровой комнате студию: грошовый аппарат, барабанная установка с заклеенной бочкой и погнутым хай-хэтом, электроорган, пианино и монофонический магнитофон «Нота». Там и был записан первый и последний альбом «Резинового Рикошета», после которого кличка Саши сократилась до второго слова (а позже для друзей он станет просто Рики). Лавров, например, свою кличку «Кот Бегемот» придумал себе сам, не дожидаясь благословения старших товарищей. Хотя в панки его все равно посвятил Свин в квартирке на канале Грибоедова: чинно, благородно, без обычных издевательств Андрюша соблаговолил принять Федю в официальные ряды ленинградских отбросов. Правда, Коту Бегемоту пришлось зачитать перед этим собственноручно придуманный и написанный «Манифест футуриста», после чего Рики и Свин нажрались портвейна, разделись догола, напрыгались под музыку и мирно уснули в Фединой кровати.
Вскоре Федя, умевший играть на всем на свете, захотел иметь свою группу – двум ярко выраженным лидерам стало тесно в одном коллективе. Свин посоветовал ему в качестве гитариста своего приятеля по имени Сапог. На гитаре красавец-сердцеед Сапог играл так себе, зато он посоветовал в качестве басиста в «Отдел Самоискоренения» (так незамысловато Федя назвал свою группу) крутого плютика Алекса Оголтелого, который поигрывал у Свиньи, но тоже хотел развиваться. Ох уж этот Александр «Оголтелый» Строгачёв – реальный фрик, бешеная белка, чертик с крашеной полуметровой челкой и вечно выпученными глазами, Пучик, сумасшедший санитар из дурки с бешеной активностью и немеряной харизмой. Да-да, Алекс действительно одновременно и работал в дурдоме, и периодически лежал там с разными психическими диагнозами, будучи психопатом, алкоголиком, наркоманом и клептоманом. Поладить с таким типом было нелегко, но у Феди все получилось – Алекс согласился играть в «ОС» с условием, что Федя будет послушно работать в его группе «Народное Ополчение» (придумал это классное название для группы Сапог, взяв его с улицы на Юго-Западе, где жил его собутыльник) и на халяву записывать ему альбомы. И понеслось! Рикошет ушел в армию, а Федя, превратившийся к тому времени из Кота Бегемота в просто Бегемота, за год записал несколько альбомов себе и пару-тройку Алексу. Сами записывали, сами оформляли бобины (пригодились Федины таланты художника), сами распространяли (естественным путем – друзья переписывали). Народ у Феди на квартире тусовался круглосуточно. Единственное, чего не терпел некурящий и непьющий Бегемот – это пьяных музыкантов. Алексу приходилось нелегко. Он то выпивал бутылку винтом перед заходом на студию, то делал нычки на лестничной площадке – выживал, как мог. Играли в их группах все, кто мог играть. Кроме постоянных – клавишника Ослика (теперь в «Алисе») и барабанщика и Димы «Волосатого» Бучина, на записи отметились соседи, знакомые, родственники соседей, соседи родственников. А также такие небожители, как Густав Гурьянов («Кино») и Свин, который мечтал, чтобы Бегемот записал ему альбом. Но не сложилось. Федю забрали в армию. Несмотря на то, что в свои 18 он успел жениться и завести дочь. Служить в планы пацифиста-анархиста Лаврова не входило, и он отказался принимать присягу, сорок дней провалялся привязанным к койке в дурке среди степей и был летом 1984 года комиссован со статьей. К тому же, к этому времени нон-стоп студия Бегемота развела такую бурную деятельность, что ей не на шутку заинтересовалось КГБ. В отличие от маргинально-асоциальных текстов Свиньи, анархо-панк Бегемот писал откровенно антисоветские агитки, выступал в них против войны («Войны для воинов, а с меня довольно») и даже всуе вставлял в свои матерные куплеты имена вождей («Выебли Европу Рейган и Андропов») – комитетчики офигевали от такой борзости и в течение года внимательно следили за творческим ростом музыкальных коллективов с улицы Римского-Корсакова. Даже не знаю, почему они сразу не пресекли их зловредную деятельность. Может, комитетчики сами были меломанами? Музыка у Феди, несмотря на дикие условия записи и говенный аппарат, получалась очень заводная. Алекс в своем «Народном Ополчении» записывал шизофреническое «ска», тоже очень бодрое. Но что бы там не творилось в головах у товарищей, курировавших наших панк-безумцев, вынести вывоз альбомов Алекса и Бегемота за границу они не смогли. Когда в августе 1984-го КГБ перехватило бобины с песнями ОС и НО у морячка, пытавшегося переправить наш корневой панк на свободу в пампасы, терпение товарищей кончилось, и музыкантов вызвали на беседу в подвалах серого дома на Литейном. Продержали всю ночь, а Диму Бучина, как и знакомого морячка, вообще сутки. Пугали так сильно, что отбили у Бегемота охоту к панк-року на долгие годы (он возобновил деятельность ОС только в нулевых XXI века). Если бы у Алекса к тому времени остались хоть какие-то здоровые доли мозга, он, возможно, тоже бы испугался. А так он отдохнул немножко, и вперед! Началась перестройка, и Оголтелый в гриме Брежнева и с отличными музыкантами прокатился по всей Европе с залихватской программой «Брежнев жив!» Потом, правда, затих, маргинализировался, упал на самое дно, жил в сквотах с бомжами, периодически воскресая ярким сгустком энергии на питерских сценах и обещая вернуться с новым альбомом, но нелепо скончался от последствий попадания под машину. Ему было 43.
Рикошет пришел из армии в разгар горбачевской перестройки, которую затеяли словно специально для Саши Аксёнова, чтобы он в революционном кожаном плаще, маша сабелькой, мог прокатиться по Невскому. Бегемот помог ему найти музыкантов в новую группу «Объект Насмешек». Любитель героических поз, кожаных штанов, оружия и драк в общественных местах («Эй, ну кто здесь не пидорас?») – настоящий ковбой Рикошет, пять лет выпевал со сцены лозунги, типа («Это время для нас!»), и даже успел сняться в главной героической роли в панк-вестерне «Дикий Восток» у режиссера «Иглы» Рашида Нугманова, но с началом 90-х его музыканты во главе с басистом Женей Фёдоровым (тем самым Ай-я-яем, когда-то тусовавшимся у Свина) пошли своим путем и создали замечательную группу Tequilajazzz. Рикошет, честно спевший еще в первом альбоме – «Я обожаю шокировать ханжей!» – остался не у дел, невзлюбил рок и НЭП, пробовал себя в рэпе, даже записал крутой трек «Мой город» со своим друганом Кинчевым, но вскоре ограничил творческую деятельность музыкальным продюсированием. Тихо жил со вдовой Цоя Марьяной и ее сыном, жил причем довольно странно – по полгода бухая, а по полгода изнуряя свое хулиганское тело спортивными тренировками, подсел на иглу после смерти любимой жены и умер стандартной панковской смертью (от передоза), захлебнувшись во сне блевотиной. Ему было всего 42 года. «Бляха-муха! Панк-рок!»
Федька «Бегемот» Лавров, самый талантливый и позитивный из этой компании, самый идеологически выдержанный ленинградский анархопункер, надолго перестал играть панк-рок. Игры в брит-поп в группе «Бегемот» не принесли ему славы, а женитьба на Активной Связистке – счастья. Дети-музыканты выросли и покинули страну. Бегемот стал Feddy. Долгое время всерьез занимался музыкальным продюсированием, не брезгуя выпускниками «Фабрики Звезд». Возродил в 2012-м «Отдел Самоискоренения», записал пару альбомов на злобу дня и укатил за границу. Свободный человек в свободном мире.
И последнее о панк-музыке Ленинграда 80-х. Я полностью согласен с Егором Летовым, который примерно году в 88-м говорил, что в Ленинграде есть только одна группа, играющая настоящий панк-рок, и это «Бригадный Подряд». Реально корневая пролетарская панк-банда, просуществовавшая в оригинальном (лучшем) виде всего около пяти лет, но в отличие от других – выжившая, переродившаяся и до сих пор играющая в панков на сцене. Первый их альбом записал и свел, аранжировал и сыграл половину партий Федька «Бегемот» Лавров в 1986 году. Привел Колю Михайлова и Димку Бабича к Бегемоту Александр «Сантёр» Лукьянов, которого за два года до этого притащил на квартиру на Римского-Корсакова, 99, Антон «Тося» Соя, то бишь я, потому что мы записывали там наш альбом группы «Беломор», который потом благополучно пропал, вернее истлел и рассыпался. Говорят, что панк-рок умер. Да и хрен-то с ним. Умер-шмумер, лишь бы был здоров! Всему свое время. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов, а мы с вами обязательно дождемся новых ебанутых панк-героев и еще попрыгаем под их песни.
Алекс Оголтелый
Это не признание в любви. Не претензия на истину. И не попытка очернения. Это просто хрен знает что – памяти Алекса Оголтелого. Изложенное ниже может оскорбить ваши нежные души. Рассказ основан на моих полустертых воспоминаниях, эмоциях и непроверенных фактах и никак не может считаться биографическим эссе. Тексты Оголтелого я тоже воспроизвел по памяти. Извините, если что.
В последние годы жизни Алекс Оголтелый (в миру Александр Львович Строгачёв) напоминал безумную старушку-бомжа. Были две таких городских сумасшедших бабушки, встреча с которыми в центрах доставляла истинное удовольствие любому гурману-визуалу: Алекс и гениальный композитор Олег Каравайчук. Но композитор был приличной старушкой, а Алекс – бомжихой-клоунессой, только что выбравшейся из грязного подвала. Но в каком бы ужасном состоянии он ни находился, оно нисколько не влияло на бодрость его духа. Он был Джокером до Джокера, чертовым петрушкой и в жизни, и на сцене. Бешено дергающейся веселой марионеткой с вечно выпученными глазами и стоящими дыбом волосами, местами выбритыми, местами крашеными. В любом состоянии, под любыми препаратами при встрече Оголтелый моментально узнавал меня и тут же делился насущными новостями. Этот неутомимый чертик всегда либо записывал, либо только что записал «самый охуительный» альбом (песни из которого а капелла могли быть тут же исполнены в парадняке на Невском или в вестибюле метро), ну и, конечно, всегда был готов выпить с тобой по этому поводу. А если выпивать ты не хотел, можно было просто дать Алексу денег. Ну а как не дать такому красавцу.
Помню, как я увидел его в первый раз. Незабываемое зрелище. Мы были в гостях у одноклассницы Аньки Лавровой (учиться в школе оставалось полгода), и там же в волшебной квартире на канале Грибоедова, где проживало третье поколение художников, одновременно с нами тусовалась безбашенная компания старшего брата именинницы – Феди. Он тоже раньше учился в нашей школе, но ему там стало очень скучно. Федина творческая душа рвалась наружу, одноклассники не разделяли его музыкальных вкусов и свободолюбивых взглядов на жизнь, и в результате он оказался в другой школе, среди подобных изгоев. Там он познакомился с Резиновым Рикошетом и Юрой Скандалом, понял, что он панк, и стал Котом Бегемотом. Но самым ярким пятном на совести строителя коммунизма в этой компании был не Федька, не Ослик и даже не Пиночет, а мелкий бес – Алекс Оголтелый. От него невозможно было отвести глаз. Ростом он был чуть выше крупного зайца и ни секунды не стоял на месте. Он сразу начинал общаться с тобой, как с лучшим другом, хотя был явно старше лет на пять – в то время это была настоящая пропасть, но только не для Алекса. Особо меня поразило, что на Алексе было надето три пары штанов! Три! Я в жизни больше не видел человека, скачущего по квартире в трех парах штанов. И мы скакали вместе с ним, зараженные его бешеной энергией и свободой, совершенно невозможными в 1983 году в стране, упорно строящей коммунизм из серых невзрачных кирпичиков.
Тогда я первый раз увидел живьем (а не в «Международной панораме») людей, нагло и безапелляционно называющих себя панками, советскими панками, черт их побери. Вслушайтесь только в эту адскую музыку слов. Хотя никакого бравирования именно панк-стилем не было, Федькина компания называла себя по настроению то панками, то битничками, то какими-то загадочными «плютиками». Может, плютики взялись от знаменитых Карлсоновских «плюти-плюти-плют»? Они были похожи на родственников Карлсона: взрослые (для нас) люди, которые, нарочито идиотничая, бесились, как дети в детском саду. Они играли. Играли музыку, играли словами, играли со своим внешним видом, всеми силами пытаясь эпатировать, шокировать, расшевелить наше заскорузлое унылое болото. Больше всего они были похожи на перемещенных во времени футуристов и чинарей, и я думаю, что братья Бурлюки, Маяковский и Хармс сотоварищи прекрасно влились бы в эту тусу. Но главное было не в эпатаже, а в творчестве. Они сочиняли песни и записывали их прямо на этой квартире. Посреди комнаты с ободранными обоями стояла барабанная установка, составленная из огромной замотанной скотчем «бочки» и разнообразного железа, там же жили комбики с самодельными электрогитарами, электроорган и раздолбанное пианино. На всем этом игралось, не жалея рук и ушей, и комната наполнялась колдовством. Одно дело было слушать дома ужасного качества записи «Аквариума», «Кино» и «Зоопарка», и совсем другое – присутствовать, практически участвовать при шаманском обряде рождения новой песни. А для нас, желторотых школяров, все песни в тот вечер были новыми. Новыми, как и совсем неприемлемый для комсомольцев анархический образ жизни, который к ним прилагался. Алекс в своих трех парах штанов и футболке с самодельной надписью «Пора кончать», прыгал, доставая полуметровой крашеной челкой до потолка и орал свои «Травы-муравы», или «Тут я обкакался», а я скакал рядом с ним, раскрыв рот от изумления, пуча глаза и еще не понимая, насколько серьезно мне в этот вечер снесло крышу.
Одну песню с того домашнего концерта я запомнил надолго. Ну скажите мне, что это не обэриутская поэзия:
Я пошел на улицу – а-а.И увидел курицу – а-а.Я спросил у курицы – а-аТы чего на улице.Отвечала курица – а-а.Я того на улице – а-а.Что другие курицы,А тоже все на улице!Эх, курица – кукурюкица —курюкукица – просто крякица!Эх, курицу, да кукурюкицу,Да курюкукицу, да просто крякицу!