Ленинский тупик
Шрифт:
– Как “немой?!” вскричал Хрущев.- Он что у вас еще ни одной беседы не провел? Ни одной политиформации? Рта не раскрывал?!
Силантий на беседах не бывал, но своих никогда не подводил.
– Как же! Все, как часы! Даже за меня вступался.
– Так почему же “немой”?
– Не матерится никогда. Даже заводную Тоньку не облаял.
Хорошего воспитания, значица…
Хрущев похохотал громко, от всей души, и, заметив, что крановщик выглядывает из своей скворешни, едва не махнул ему рукой. Но во время удержался…
Он сильно потряс руку
Силантий на рукопожатие не ответил, и у Генерального осталось ощущение, что он пожал мокрую деревянную лопатку.
Проводив взглядом шествие во главе с обманутым Хрущевым, Игорь подумал, что его вот так, запросто, как Хрущева, не надуешь. Но, если всерьез, он еще мало что знает.
И, сменившись, вечером продолжал листать свою “заслуженную”, в пятнах масла и тавота, записную тетрадочку. Некоторые записи - он уже не раз испытал это -были сродни поплавкам на воде, которые указывают на скрытый под ними тяжелый груз. Возьмешься за поплавок, потянешь, а внизу иногда такое, что, кажется, не осилить.
Он все искал и искал этот поплавок, который, может быть, укажет ему, где таится проклятие …именно проклятие… как иначе назвать то, из-за чего лихорадит всю стройку. Где оно скрыто, это Проклятие? Как выглядит? Чем живо?
Спустя неделю на корпус не подвезли кирпича. Бригада простаивала. Игорь открыл дверцу кабины, до него донесся снизу пронзительно тоненький голосок:
Елочки, сосеночкн,
Воронежски девчоночки…
Игорь спустился на подмости. Подсобницы лузгали семечки с краю корпуса в тенечке.
Елочки, сосеночки
А нет ли работеночки?.
Белые платки теснились густо, один к одному; кто-то визжал, галдел. Птичий базар!
Увидев своего крановщика, Нюра оттянула платок на затылок, вскинула над головой руку в черных, как из ляписа, подушечках мозолей, и… взгляд ее упал на Силантия, который грозил ей кулаком.
Из-за спины Нюры выскочила приземистая, неимоверно широкая в бедрах такелажница Тоня в желтом сарафане (“Самовар самоваром”, - мелькнуло у Игоря) и прошлась по настилу, притопывая короткими ножками в рабочих, не по размеру, ботинках. Ботинки ее были не то в мелу, не то в известке, пыль так и взвилась вокруг. .
Э-эх, старшой грозится: “Тише!
Крановщик сидит по крыше…”
– Тонька!
– В голосе Силантия звучал испуг: разрисует нас крановщик в газетке - мать родная не узнает!
– Поди ботинки оботри… Срамота ты наша!
Тоня взглянула на свои ботинки, смутилась. Место ее уже заняла Нюра. Лицо ее было сосредоточенным, неулыбчивым, словно она и не собиралась петь. Она и не пропела, скорее выговорила песенной скороговоркой, косясь на Некрасова:
– Мы приехали на стройку-
Кирпичи, да кирпичи.
От получки до получки
Не хватает на харчи.
– Девки, кирпич привезли навалом!
– зычный голос Силантия заглушил и частушку и притопывания.— Давай все вниз!
Тоня, обтиравшая ботинок, швырнула тряпку на подмости. Она почти примирилась с безденежьем. Но сейчас, после слов Нюры, переимчивая и “шумоватая”, как называли ее подруги, Тоня навалилась на Силантия всем телом, выкрикивая что-то.
Силантий отталкивал ее от себя, призывая Некрасова не слушать девку; она - кто ж этого не знает!
– в любой разговор плеснет керосинчику.
– Керосинщица! Потому тебя и замуж не берут!
В самом деле, с Тоней что-то произошло, заметил Игорь. Она заметно подурнела. Подбородок словно бы уменьшился, длинный нос заострился и посерел, отчего лицо стало казаться птичьим.
– Сорока!
Силантий глушил ее голос своим надтреснутым, гудящим баском. Слышны были лишь обрывки фраз Тони: “.выводиловка - грабиловка… Сколько хочет, столько и даст!
Вчерась сколько мне закрыли?.. А Тихону намазали! За чей счет?!”
Силантнй открыл рот, как оглушенный. Потом, всплеснув руками, бросился за Инякиным.
Тихона Инякина встретили хмуро:
– Прилетел, завитушечник!
Ивякин выждал тишины. Едва она установилась, бросил одну-единственную фразу:
– Вы что, девки, шумите? Хотите, чтоб из-за вас Ермакова сняли?
И словно бы он не сказал, профсоюзный “завитушечник”, а хлестнул длинным, как у пастуха, бичом сразу по всем лицам.
Подсобницы глядели на него морщась.
– А за что?-спросило сразу несколько голосов.
Игорь смотрел на Инякина с удивлением: “Оберегает Ермакова… От своих?”
Подсобницы заспешили одна за другой разгружать кирпич. Они проходили мимо Игоря боком, стараясь не задеть его и надвигая белые платки на самые глаза.
Игорь двинулся к своему крану вслед за Инякиным, который спешил по трапу, горбясь, с фуганком подмышкой. Серая, с аккуратными заплатами на локтях и на воротнике рубашка Инякина мелькала внизу; все более удаляясь от Игоря, - похоже, Инякин избегал оставаться с Некрасовым для разговора с глазу .на глаз. “Завитушечник”? Инякин, оказывается, слывет у девчат не только мастером по деревянным завиткам, которые он ставит на перила лестниц в места изгиба. Видно, не только дерево, побывав в его руках, может стать гладким, без острых углов, кругляшом…
Ночью Игорь проснулся оттого, что словно бы наяву услышал разноголосое: “мне вывели…”, “ему намазали…”, “нам закрыли всего по шестнадцать рубликов”, “Что мне жрать до получки?”
Перед глазами возник недостроенный корпус. Белые платочки девчат. Гомон. Слова сливались, по сути дела, в одно, которое произносилось со смирением или жалобой во всех углах стройки:
“Выводиловка!” “Выводиловка - грабиловка!
– кричала Тоня.
– Сколько вздумают, столько и выводят!..”
Силантий и Тихон испугались девчонок? Что ж, именно отсюда начать крошить, рвать мерзлоту? Это - поплавок?