Ленинский тупик
Шрифт:
Ермаков давно знал; нет лучше громоотвода, чем веселое слово, шутка. Он показал рукой на кусок белой, блестевшей от дождя клеенки на плечах Нюры и спросил у Ивана Гущи - Королевскую мантию что ж с нее не сняли?
Минуту или две в кабинете стоял негромкий, прерывистый хохоток. Еше на нерве, но уже веселее.
– Ка-аралевскую мантию!.. Ха-ха!..
Ермаков досадовал на Чумакова, у которого все последнее время нелады с рабочими. “Это не первый случай!” Ермаков никогда не сомневался: хоть Чумаков и числился начальником строительной конторы, мыслил он как бригадир, от силы - десятник. Вчерашний
Ермаков взглянул на часы и воскликнул тоном самым безмятежным:
– Э! До конца обеденного перерыва десять минут! Нечего разводить талды-балды!.
Дверь кабинета приоткрылась, толкнув кого-то в спину. Рабочие оглянулись. В кабинет просунулась белая голова Тихона Инякина. Задыхаясь, - видно, всю дорогу бежал,-Тихон возгласил своим тонким голосом:.
– Староверов нашелся! На постройке он!
– Ну вот, видите!
– воскликнул Ермаков с облегчением “Незаменимый человек Иняка!” К Тихону Инякину потянулись со всех сторон:
– Кто видел? Когда?
Тихон, как выяснилось позднее, поднялся на корпус, где работала бригада Силантия; кто-то сообщил ему: “Пошли разносить Ермакова”. “Иняка” помчался следом - сдержать страсти.
Его затянули за руку в кабинет.
– .Сам видел? Не ври только, завитушечник!
Тихон Инякин замялся, пробурчал, комкая в руке свою финскую шапку, что не он сам. Другие видели.
Возле окна началось какое-то движение. К Инякину проталкивался Силантий, хмурый, ссутулившийся, в коротких валенцах, на которых были надеты самодельные, из красной резины, галоши. Силантий подступал к Тихону, тыча перед собой чугунным, с острыми мослами кулаком:
– Ах ты… лжа профсоюзная! Иль ты не знал, что Некрасов в тот же вечер вслепую работал? В дождь. В туман… не виноват он ни в чем… Шура правду сказал - за всех!
– Первый раз врезал правду, в глаза, и тут же им, значит, милиция интересуется?… А надо бы, к примеру, поинтересоваться, почему Шуру мытарят. … С каких пор! То премии лишат. То выведут, как за простой. То в холодную воду опустят его, то в горячую. Нынче он за набаловушка, завтрева - пропащая головушка… - Он повернулся к Ермакову:-Ты, Ермак, зачем эту лжу привечаешь?
Ермаков и лицом, и плечами, и руками выразил недоумение, испытывая чувство, близкое к зависти: “Ради меня вечный молчун вряд ли б заговорил..А ради Шуры .. на ревматичных ногах, а примчался”. Ермаков сделал шаг к боковой двери, заставил себя вернуться назад. Заложив руки за спину, прошелся несколько раз от стола к боковой двери, внимательно прислушиваясь к хрипящему голосу молчуна.
– Лебезливые в чести, а таких, как Шура, в черном теле держат…
– Он иного и не заслуживает, твой Шурка!
– оскорбленно произнес Тихон Инякин.
– Что-о?
– Нюра, сильно оттолкнув плечом Ивана Гущу, приблизилась к Тихону.
– Да если бы тебя, “завитушечника”, так уважали, как его, ты бы не мчался псом, язык на плече, через всю стройку: “Шуру видели! Шуру видели!” Ты Шуре в подметки-то гож?! Шура правду про тебя говорит - “кариатида” каменная!”Что то ты своими плечами подпираешь, каменный? Дружбой с Шурой гордятся. Совета у него ищут, все равно как у Некрасова. А с тобой кто дружит? Полуштоф!
– Она принялась сравнивать Шуру и Тихона Инякина с таким одушевлением и категоричностью, в звенящем голосе ее слышалась такая неуемная страсть, что каменщики заулыбались и начали подталкивать друг друга локтями. Воронежский говорок звучал во всей своей первозданной чистоте.
– Лутче Шурани-то, коли хочешь знать, у нас найдешь кого?!
И тут произошло неожиданное. Бесшумно и откуда-то сбоку, словно из стены вывалился, в кабинете появился Шура Староверов Светлые кудри спутаны (где только он в эту ночь не побывал!), под бровью запекшаяся кровь, толстые мальчишеские губы приоткрыты, дрожат, в pyке чугунная гантель.
– Нюра!
– изумленно произнес он, прижимая к груди гантель. Он стискивал гантель в руке, словно еще и еще раз пытался убедиться в ее доподлинном, наяву; существовании.
– Нюраша!
Он протянул перед собой руку с гантелью и кинулся за Нюрой. В первый момент она закрыла лицо ладонями, затем бросилась к выходу, расталкивая всех.
Каменщики один за другим заспешили из кабинета.
Ермаков обернулся. В углу, возле окна, сидел на краешке стула следователь милиции, уставясь на Ермакова остановившимся взглядом.
– Товарищ Ермаков, - холодно, официальным тоном произнес юный следователь.
– Я не из милиции. Я из “органов”..
– Та-ак, -хрипло протянул Ермаков, - а чего вы все время прячетесь? То под милицию работаете, то под слесаря -отопителя. Ведь не вы же расстреливали невинных россиян веером от живота… А снова наводите марафет, точно ворье перед ограблением банка… Есть дело, заранее позвоните! Я кликну кого-нибудь из юридического отдела Мосстроя. С вами надо держать ухо “востро”…
Потирая лоб и морщась, Ермаков посмотрел куда -то поверх следователя, прошел в боковую дверь, минут через пять появился- в резиновых сапогах и зеленом армейском плаще с капюшоном-
– Бывай!
– кивнул он “органам”, нервно вскочившем со стула. Тот последовал за управляющим, прижимая к боку тоненькую папку и облизывая в нетерпении губы кончиком языка.
Выйдя из дверей треста, Ермаков пересек шоссе и двинулся напрямик к Чумакову.
– Товарищ Ермаков!
– растерянно и возмущенно крикнули “органы”, беспомощно топчась на краю шоссе в своих начищенных хромовых ботинках.
– Повторяю и требую: Остановитесь!
Ермаков даже не оглянулся, опасаясь, что разрядится не на Чумакове, а на этом опасном заморыше.
Медленно продвигался он между корпусами, выискивая, куда бы поставить сапог. Но куда бы ни ставил, всюду было одно и то же, и, вытягивая ногу из глинистой жижи, он придерживал сапог за голенище, чтобы не оставить его в грязи. Облепленные красновато-желтыми комьями сапоги отрывались от земли с чмокающим звуком.
Ермаков остановился передохнуть. Отовсюду слышалось такое же мерное и тяжелое “Ц! Ц! Ц!” Словно бы вокруг работали десятки насосов, которые откачивали воду.