Ленинский тупик
Шрифт:
Ермаков распахнул настежь окно, показал Александру на кресло у стола.
Тот застегнул на все пуговицы свой старенький грязноватый ватник, поеживаясь от сырого осеннего воздуха, хлынувшего в комнату. Оглядел кабинет. Мальчишечьи губы его поджались зло: похоже, ему вспомнилось не только вчерашнее, но и то, как он сидел некогда в этом же кресле и, робея и пряча под столом сбитые кирпичом руки, спрашивал Ермакова, правы ли каменщики, прозвавшие его фантазером. Неужели нельзя начинать стройки с прокладки улиц? Вначале трубы тянуть, дороги; если надо, и трамвай подводить…
Ермаков
… Александр вцепился в подлокотники кресла, выдавил из себя: - Нам с Некрасовым тут не жить. Рассчитывайте. Поеду… куда глаза глядят.
Ермаков вышел из-за стола, присел в кресле напротив Александра, как всегда, когда пытался вызвать человека на откровенный разговор.
В это время в дверь постучали. Секретарша доложила: пришли из милиции.
– Говорят, по срочному делу!
Ермаков попросил Александра подождать в приемной. Перебил самого себя:
– Впрочем, нет!.. Вначале мы сами разберемся что к чему… - Он отвел Александра в боковую крохотную комнатушку, где стоял обеденный стол и лежали гантели (комнатушка пышно величалась комнатой отдыха управляющего).
– Повозись с гантелями. Хорошо сны стряхивает. Когда понадобишься, кликну.
В кабинет вошел болезнено худой, желтолицый юноша с погонами сержанта милиции; в руках он держал тоненькую папку с развязанными тесемками. Он не то улыбнулся Ермакову, своему недавнему знакомому, не то просто шевельнулись его худые, плоские, точно отесанные плотницким рубанком желтые щеки..
– Опять нашествие хана Батыя на трест?
– мрачновато произнес Ермаков, протягивая руку.
– Садитесь.
Сержант был следователем отделения милиции, которое два месяца назад разместилось в одном из новых корпусов. Он спросил, был ли вчера Ермаков в клубе.
– Ну?
– хмуро пробасил Ермаков, давая понять юноше, что они находятся не в кабинете следователя.
“Хан Батый” улыбнулся, отчего его желтоватое лицо вдруг растянулось вширь, казалось; чуть ли не вдвое, положил на стол папку, на которой была наклейка с надписью черной тушью “начато” и сегодняшняя дата. Он рассказывал, глядя куда-то в окно и время от времени бросая на Ермакова испытующий взгляд:
– Вчера милицейский наряд, вызванный Инякиным в клуб, обнаружил дверь на запоре. Между тем, вечером в клубе, как удалось выяснить, произошло событие, проливающее свет…
Обстоятельность, с которой он перечислял все сказанное Староверовым, неприятно удивила Ермакова: “Тебя еще тут не хватало!..”
Он то и дело срывался, - этот двадцатилетний следователь, с официального тона, завершая свои сухие, точно из протокола, полуфразы почти веселым присловьем “худо-бедно”:
– Провоцирование беспорядков… Хулиганство… Клевета на строй . Избиение руководителя-орденоносца….за такое- худо-бедно!- от ДВУХ ДО ПЯТИ лет, - Он потеребил тесемки на папке…. Если, конечно, нет преступного сговора. Коллективки…
“Тощ Батый, ни жиринки, в чем душа держится, ему бы для поправки пирожка куснуть, а не человечины…”
Ермаков посасывал с невозмутимым хладнокровием папиросу. Когда спустя четверть часа следователь спросил его, куда мог пропасть Староверов, он прогудел нетерпеливо:
– В тресте две с половиной тысячи рабочих.
– Ермаков встал со стула и, подхватив следователя под руку, чтоб не обиделся (не стоит с милицией ссориться…), повел его к двери, приговаривая: - Вот что, друг любезный. У меня сегодня нет времени на талды-балды. Зайди, если хочешь, вечером, я пошлю за бутылкой шампанского или… ты что пьешь?
Следователь надел форменную фуражку с синим околышем, чуть-чуть сдвинул ее на бровь, проверил положение лакированного козырька. Вытягивая руки по швам и становясь подчеркнуто официальным, он сказал сдержанно, с достоинством, что он не пьет и что он просит, как только станет известно о местонахождении Староверова.
Ермаков приложил свою разлапистую ладонь к груди: мол, примите и прочее.
В дверь постучали, сильно, требовательно. Ермаков не успел ответить, как в кабинет начали один за другим входить, - точнее, даже не входить, а вваливаться подталкиваемые задними, каменщики и подсобницы в брезентовых куртках и накидках. У кого-то белел на плечах кусок клеенки. С фуражек и плеч на пол стекала вода,
Вскоре весь угол кабинета словно из брандспойта освежили.
Ермаков оглядел нахмуренные лица. Бригада Силантия..,
– Что случилось?
– спросил он, посерьезнев.
Ответили разом, гневно:
– Почему выгнали Некрасова? Шура еще мало сказал, надо бы крепче… Куда его задевали?! Правда, значица, глаза колет?
Ермаков зажал уши руками, стоял так несколько секунд, морщась от крика.
– Говорите по одному!
Милицейская фуражка выделялась в толпе, казалось Ермакову, как синяя клякса. Не будь ее, он дал бы каменщикам выкричаться, надерзить вдоволь, а затем открыл бы боковую дверь и торжественно передал Александра с рук на руки. Взглянуть бы тогда на лица крикунов!
Но напористый следователь так и не ушел, и потому, резким движением подтянув к краю стола телефон, Ермаков зарычал в трубку: - Чумакова!
Чумакова в конторе не оказалось. Бросив трубку на рычаг, Ермаков сказал успокаивающим и, насколько мог, бодрым тонок, что все это недоразумение. Козни враждебной Антанты, или - бросил взгляд на юного следователя - нашей родной милиции… Никто Некрасова не выгонял. И мысли такой не было! Со вчерашнего дня Некрасов - один из руководителей треста Мосстрой-3…
Заметив недоверчивые глаза Тони, и чуть поодаль насмешливые - Гущи, добавил : - Игорь Иванович мой советник по… политике, в которой вы, дорогие, ни уха, ни рыла. Потому и прислан лично Никитой Сергеевичем, чтоб вы не одичали окончательно..
– Снова не верится? Да разве ж можно вас оставить без хрущевского глаза?! Особливо Тонечку или Гущу.
Кто-то хохотнул, от дверей подтвердили: Тут он, Некрасов, в тресте…
– А Шурка ваш на постройке, - сказал Ермаков.- Вернетесь туда - он опустится с неба, как кузнец Вакула, который летал во дворец императрицы за черевичками. Не ясно только, кому черевички? Кто его любовь?