Ленинский тупик
Шрифт:
Голос Игоря Ивановича глушился свистом поземки.
– Что стряслось с Тоней?!
– С Тоней?!
Вспомнился вкрадчивый, доверительный щепоток Инякина: “Посадит она тебя за решетку. Помяни мое слово, посадит…”
Порыв ветра стеганул по будке. Раскаленная проволока оборвалась, потухла. Тепло выдуло мгновенно. Мягкий, как мука, снежок рассеивался на столе, на чертежах, на руках и шее. Огнежке казалось, она коченеет,
13
Девчонка-курьерша нагнала Александра возле яслей.
– Старове-эров!
– кричала она, задыхаясь от бега и прижимая к груди потертый клеенчатый портфельчик школьницы.
– С утра прямо в контору! Сро-очное дело!
Александр пожал
– Что там у вас, пожар?
– бросил он курьерше, и тут же забыл о ней: увидел в окне первого этажа Шураню-маленького, в синем свитере, связанном Нюрой..
Шураню, видно, опять не пустили на улицу. Кашлял. Он взобрался на стул и все сильнее и сильнее притискивал к запотевшему стеклу свой белый пятачок. Александр хотел уж постучать в окно, но в этот момент чьи-то руки сняли Шураню со стула.
Идя к трамвайной остановке, Александр оглядывался с улыбкой на окно ” Все рвется на простор. В Нюру….”
К ночи холод усилился. Окно общежития забелело изморозью густо, без узоров, будто прошлись по стеклу малярной кистью.. Глядя в окно, Александр думал о сыне, о Нюре ” Поздненько нынче задержалась…” Он проснулся от трезвона будильника за перегородкой. Плечо Нюры белело рядом, жестковатое, теплое. Подушка ее, как всегда, лежала на полу “И ночью-то как заводная…” - Он встряхнул всклокоченной головой, спросил жену благодушно, когда она пришла… - Ко-гда?!-Александр приподнялся на локте.
– Нюраш, вылезай ты из этого дела… Как какого! Профкомовского. И без тебя билеты да путевки распределят.
Нюра пододвинулась к мужу”, улыбаясь со сна: - Кому-то надо, Шураня.
Александр глядел на Нюрину руку, лежавшую поверх ватного одеяла. От запястий до плеч Нюрины руки были смуглые, в конопатинках, как у девчонки. И пахучие, как у Щурани-маленького. Потому так идут Нюре платья-безрукавки. А кисти красные, точно ошпаренные, в трещинках; на них словно надеты перчатки из сыромятной кожи.
Александр гладил своими заскорузлыми пальцами белые Нюрины локотки, белую впадинку у ключицы. Нюра хотела что-то сказать, не сильно хлопнула по пальцам мужа, которыми тот коснулся ее груди, туго перетянутой, чтоб перегорело молоко, шерстяным платком.
– Да погоди! Па-а…
Досадливый взгляд Нюры скользнул по перегородке, за которой слышались шорохи, сипловатый мужской смех. Александр, привстав на колено, сдвинул в сторону рычажок патефона, который стоял на тумбочке у изголовья; переставил иглу на середину пластинки-на весь, коридор грянули оркестровые тарелки; не знал Александр, что звуки военного марша по утрам, которые доносились из его угла со стенками из простынь, неизменно вызывали грубоватые шутки каменщиков…
Одеяло лежало на полу. Простыня сбилась к ногам. Нюра натянула одеяло на грудь, закинула руки за голову. С четверть часа лежала молча, наконец повернула голову к мужу.
– .. .Да, припозднилась вчера, Шурань! А отчего, знаешь? Беру билеты в кассе, а наверху музыка.. Хорошая такая музыка! Контролеров у дверей нет. Как тут не заглянуть хоть на минутку! На сцене старичок, лет под сорок, может, и поболе. Галстук бабочкой. Слушаю его, и, знаешь, берет меня зло. Чайковский, Глинка, Калинников… Именами сыплет, как из мешка. И все, говорит, великие. Все великие. А чем они великие? Ну, думаю, ладно, мужа рядом нет. Сказал бы: “Глушь нерадиофицированная”.
Помнишь, двадцатка осталась, когда Шуране делали покупки. Я еще хотела тебе галстук взять. Подходящего не оказалось. Я их на абонемент и жахнула. Ругать не будешь, да? И Тоню подбила, и других. Один Силантий. ни в какую… Все ж от пригласительного у меня не отбоярился. На кинофестиваль.
– Силантий?!
О Силантий рассказывали, что он за четверть века смотрел только одну кинокартину - “Чапаев”. На улице ее крутили, возле подмостей. Старик признавал достойным зрелищем лишь заседания народного суда, которые посещал столь же регулярно, как тетка Ульяна храм божий. “В кино за деньги, - говаривал он, - и все неправда. В суде бесплатно - и все правда”.
– Силантий?!
– А что? Поломался стар… - Она едва не сказала по привычке: старшой. Нынче старшой не он.- Старик поломался. Не без того… Знаешь, Шураня, - протянула она певучим голосом, - раньше, бывало, раздашь билеты задаром и сидишь во всем ряду одна. А теперь и дорогие билеты из рук рвут. Особенно, если комедия какая…
Александр усмехнулся уголком рта.
– Не туда ты ломишь, Нюра. Тебя вчера послали за билетами. Тихон тут же отметил это во всеуслышаиье. Гуща взвился: “Она гдей-то бродит, а мы ее обрабатывай…”
Нюра порывисто села, обхватила руками колени.
– Ка-ак.так?! Гуща меня в цехком подсаживал, надрывался с заднего ряда: “Нюрку! Нюрку!” А теперь недоволен? Да и ты… вроде?
Александр ответил не сразу, вяло: - Надо было на кого-то хомут надеть. Ну, и вытолкали, кого помоложе… Хватит того, что меня в две комиссии запихнули… - Он снова помолчал.
– Ни к чему это все, Нюраша. Силы тратишь, время…Брось ты меня агитировать, Нюраша-дураша! Все слова - я усвоил. Профсоюзы - школа управления, школа хозяйствования, школа коммунизма. Можешь проверить… вон тот том, на нижней полке, второй справа… О профсоюзах я читал. И еще раз о профсоюзах читал. Про великий почин- раза три, не меньше: для себя и для экзамена зубрил. Этого философа… как его? листал. Помнишь, я его книжку нашел на чердаке дома, который мы ломали? В желтенькой обложке. Фамилия вроде Озерова. Только на французский лад. Прудон! Заглавие заинтересовало: “Кража” Не дотянул, до марксизма старик, а - врезал: “Собственность-кража!” Прибили бы такую табличку к хрущевской даче, рядом с номером… На старости руки начнут трястись-пойду лекции читать: что такое профсоюзы и с чем их едят… - Александр взглянул на жену нетерпеливо.
– Вылезай ты из этого дела, Нюра, вот что я тебе скажу! Пускай Тихон суетится. Вообще начальство.
– Он сморщил нос в грустной усмешке.
– Начальство - оно газеты читает, радио слушает. Наше дело каменное. Слов не любит.
Когда муж усмехался так вот, морща свой широкий, приплюснутый нос, он на какое-то мгновение вызывал в памяти Нюры Шураню-маленького, глядевшего вслед ей из окна яслей. Словно бы и Шура, как и сыночек его, грустно взирал на мир из-за толстого стекла, приткнувшись к нему носом. Но уже в следующий момент дотемна обожженное морозом лицо мужа преображала улыбка, добрая и чуть снисходительная, уголком рта, - улыбка человека себе на уме.
Нюру задевала эта улыбка; за ней чудилось неизменное: “Зряшный разговор, Нюраша. Стоит ли с тобой об этом…” Каждый раз, когда Шура улыбался так, в Нюре .подымалось раздражение. Старики - одно дело. Гуща - темнота. Закоренелый единоличник. Говорят, и на стройку-то ушел, чтоб в колхоз не вступать. Силантий - молчун. С чем ни подойдешь, одно твердит: “Не зудят - так и не царапайся…” А Шураня?! В девятый класс ходил. Механик. Мотоциклист. А книг прочитал!.. Мог бы ей помочь разобраться кое в чем. У нее путаница в мыслях. Тихон на подмостях работает - не бей лежачего. А как слово дать кому от имени строителей так Тихону. Выбрать куда - снова Тихона. Тоня права, на нашей шее едет - Нюра кинула взгляд на мужа, протянула горестно: - Как же, по-твоему, жить, Шураня? Иль по святому Силантию “Не зудят -так и не царапайся”?
– Она круто, всем корпусом, повернулась к нему.
– Но ты же сам, помнишь, в новом клубе…
– Так это… опережение зажигания получилось. Не знаешь, что такое опережение зажигания? Когда мотор у машины стреляет, выхлоп черный, вонючий. Треску - на всю улицу, дела - ни на грош. Машина останавливается. Вот что такое опережение зажигания… - Он помолчал.
– Ну, выскочил я тогда. Помогло бы Некрасову, будь он обычный крановщик?! Как мертвому припарки. “Профсоюз!.. Профсоюз!..” Профсоюз у нас - усохший гербарий. Надо жить просто, Нюраша. Как люди, так и мы.
Нюра пристукнула кулачком по колену.
– Ну, а люди ложь - и мы то ж?! А?