Ленинский тупик
Шрифт:
– Огне-эжка! П-пускай я такой-сякой… вообще, по- твоему, идиот… слушаю сердце, приставив трубку не к той стороне груди. Пускай я не смышленее Нюшкиного мальца. Но - вспомни!-кто спас тогда… уф твою затею. И тебя, и Нюшку… всех… Кто возил вам железобетон на собственной спине? А?
Огнежка дернула на себя белую стеклянную дверь. Ермаков придержал Огнежку за руку:
– Ты еще не знаешь всего! Слушай…
Но дверь за Огнежкой захлопнулась. Ермаков грохнул кулачищем по дверному косяку.
2.
Новость, о которой
– Выбирайте сами, куда путь держать, прорабы милостью божьей. В студенты-заочники или в печники. Бьет час!..
Прорабы брали диплом в руки, разглядывали. Чумаков даже понюхал его, вздыхая.
Вечером ермаковский вездеход с праздничным флажком на радиаторе возил прорабов, приглашенных к Ермакову “на пирог”. Последним, в одиннадцатом часу, он доставил Игоря Ивановича и Чумакова, задержавшихся на заседании комиссии по трудовым спорам.
Поздних гостей встретила дочь Ермакова Настенька, полненькая хохотушка, баловень прорабов.
Игорь Иванович засмеялся, глядя на нее. Вспомнились пионерские годы, когда он наряжался в праздник урожая пшеничным снопом и куролесил у пионерского костра, теряя колючие, торчавшие в разные стороны колоски.
Широкая, круглая, в шелковой кофточке соломенного цвета, Настенька пританцовывала в прихожей, как праздничный сноп. И запах от ее светлых волос исходил какой-то солнечный, пшеничный, словно Настенька прибежала открывать дверь откуда-то из жаркого летнего дня.
Игорь Иванович обхватил Настеньку окоченевшими на морозе руками, вскричав как мальчишка: - Здравствуй, лето!
Чумаков вслед за ним вскинул Настеньку к потолку, но тут же опустил на пол, хоронясь за спину Игоря Ивановича, и пробормотал:
– А вот те и зима… . .
В прихожей появилась мать Ермакова, Варвара Ивановна, неулыбчивая, могучей ермаковской стати женщина, в черной, до пят юбке старинного покроя и в нарядной кофте свекольного цвета. Кофта, видно, привезенная сыном из заграничной командировки, была застегнута глухо, до подбородка. Для этого Варвара Ивановна пришила у ворота дополнительную пуговицу, которая отличалась по форме от всех остальных. Но что поделаешь! Приподняв юбку (чуть приоткрылись ее ноги в шерстяных чулках, без туфель. “Староверка, что ли?” - мелькнуло у Игоря ), Варвара Ивановна выглянула на лестничную площадку, спросила голосом озабоченным, почти встревоженным:
– Боле никто не идет?
– И, отыскав взглядом Чумакова, строго спросила у него, почему он один.
– Рябая твоя Даша или хромая, что ты ее стыдишься? .
Она прошла мимо Чумакова-, непримиримо шурша юбкой и сказав вполголоса:
– Каков поп, таков и приход.
Смысл этих слов стал понятен Игорю Ивановичу позднее, когда большинство гостей разошлось и в комнатах кроме Игоря остались лишь близкие друзья Ермакова: Акопян с дочерью.
Огнежка не хотела приходить, за ней послали вездеход - да несколько прорабов, с которыми Ермаков клал стены четверть века.
Притихнув, слушали “Болеро” Равеля, - Ермаков предпочитал его всем речам и танцам; потом кто-то выдернул шнур радиолы.
Посередине комнаты остановилась Варвара Ивановна, огляделась и произнесла побелевшими губами:
– Вот что, дорогие… Здесь чужих нет… Хочу спросить вас… По совести поступает Сергей или нет? .. Я Прова не спрашиваю, - она кивнула в сторону Чумакова, - он сам такой. Но вы,.. вы все… скажите.
– На лице ее выражались и стыд и решимость преодолеть этот стыд.
– Почему Сергей свою не приглашает? Есть у него на примете. Сам говорил. Почто от матери прячет? Или ей наш праздник не праздник?.. Иль, может, она - ни сварить, ни убрать?.. Или он к чужой жене прибился? А? Не может того быть! Ермаков он! Краденым не живет… Почто ж тогда от матери прячет? От Настюшки прячет? Или мы рожей не вышли? Тогда… вон! Иди к своей…
Игорь Иванович заерзал на стуле. Надо было что-то сказать, успокоить Варвару Ивановну, что ли.
Ермаков начал багроветь. Краснота выступила из-под крахмального воротничка. Поползла вверх. Вот уже поднялась до подбородка.
От баса Ермакова в комнате тенькнули стекла:
– Едем! Раз такое дело, -едем!
– И подхватил мать под локоть.
– К моей! Все едем! Вызывай такси, Чумаков!
Чумаков поднялся из-за стола и, неестественно выпрямившись, животом вперед, прошел в прихожую. За ним еще кто-то.
Игорю Ивановичу стало не по себе. Что за дичь? Врываться полупьяной компанией ночью в незнакомый дом, поднимать с постели женщину…
Но еще раньше, чем Игорь Иванович собрался это высказать, за его спиной прозвучал гневный голос Огнежки:
– Никто никуда не поедет! Что это за купеческие причуды? Что за хамство? Я о вас была лучшего мнения, Сергей Сергеевич. Захочу - в чулан запру, захочу - перед всем миром в ночной рубашке представлю, так, да?
Игорь Иванович оттянул ее за руку назад, сказал Ермакову недовольно: - Лучше бы сюда пригласить. Ермаков усмехнулся, покачал головой:
– Не придет.
В дверях Акопян натягивал на ноги резиновые, с теплым верхом боты.
– Вы, разумеется, домой?
– произнес Игорь Иванович, проходя мимо него.
Акопян махнул рукой с ботиком в сторону дверей:
– Нет, с Ермаковым.
Выехали на трех машинах. Впереди - ермаковский вездеход. Сзади - два такси. У светофора ветер донес из такси сиплый голос, обрывки песни:
“Переда-ай кольцо… и эх!., а-аб-ручальное… “
Песню оборвал свисток милиционера. Машины заскользили на тормозах, стали у вокзала гуськом. Постовой со снежными погонами на плечах отдал честь.