Лепестки камелии
Шрифт:
Я стояла у двери, и меня тоже трясло. Боже мой, что происходит?!
Пленник поднял на меня взгляд, в нём ясно сверкнуло узнавание… А потом император вонзил острую шпильку ему в мизинец. И повернул.
Пленник закричал.
Я прижала ладони ко рту, но очень хотелось к ушам. Потому что он кричал:
— Бра-а-ат, помоги! Помоги-и-и мне-е-е!
И когда сил терпеть уже не осталось, я тоже вскрикнула:
— Да прекратите же!
Император остановился, с улыбкой посмотрел на меня.
— Да, Ичи?
— Зачем?! Зачем вы это делаете, он же ваш сын!
Ну, раз он брат принца, следовательно, сын императора? Верно?
Очевидно, нет.
— Сын? — изумлённо выдохнул император. Перевёл взгляд на рыдающего пленника. Хмыкнул. — Значит, это правда…
Я замерла. Если он повесит здесь и меня рядом — что тогда делать?
— Правда, — продолжал император. — Ты действительно ничего не помнишь? — И тут же повернулся к пленнику. — Ну вот, Соль, Ичи забыл тебя. Ты теперь один, совсем один.
Пленник рыдал в голос, громко и отчаянно, когда император отбросил окровавленную шпильку, схватил меня за руку и буквально вытащил вон из комнаты.
Позже, уже снаружи, глядя, как я пытаюсь отдышаться, он с усмешкой заметил:
— Похоже, мне нужно поискать другое средство контроля, да, Ичи?
— Зачем вы это делаете? — простонала я.
Император улыбнулся. А потом легко коснулся моего лба.
— Забудь.
Меня словно льдом укололо, но и только. Наверное, император решил, что после этого я и впрямь всё забуду, потому что улыбался мне по-идиотски, как раньше, звал «сына» и, сюсюкая, передал Йую.
А может, ну его? Так думала я, пока мы шли обратно в покои принца. Броситься сейчас вниз с террасы, сломать шею — лучше, чем мучиться на той крестовине. Раз принца всё равно хотят убить — и ведь убьют. Ну его, зачем зря страдать?
Во время обеда (или полдника?) я заметила, что служанка, пробовавшая блюда принца, пропустила три из них — те самые, которые я с наибольшим аппетитом ела за завтраком. Ещё я заметила знакомые чашки и чайничек и подумала, что в них снова совсем не чай.
И я решила:
— Йуй, выпей со мной.
Все замерли, но не смотрели на меня, как на идиотку. Значит, я верно рассудила: принцу можно приглашать камердинера за стол. Наверное, изредка, но можно. Быть может, он так даже раньше делал.
Ещё это наверняка считалось привилегией, потому что Йуй сказал:
— Ваша милость безгранична, господин.
И сделал знак служанкам уйти.
Мы остались одни, и я сжала под столом шпильку для волос — заранее приготовила, так, на всякий случай.
Дальше всё было просто. Я подливала Йую раз за разом, и он всё больше и больше хмелел. В процессе я делала вид, что пью, ела всё только проверенное и Йую тоже эти блюда придвигала.
Когда он захмелел так, что начал покачиваться, я подсела поближе и позвала:
— Йуй?
Он поднял на меня мутный взгляд.
— Д-да, г-господин?
Я налила ему ещё, чтобы смыть «господина». А потом спросила:
— Йуй, почему ты меня ненавидишь?
Он долго смотрел на меня — я ему ещё подлила. Потом залпом выпил и пьяно рассмеялся.
— А т-то ты, Ичи, не п-поним-м-аешь!
— Не понимаю.
Он пьяно улыбнулся. Потом вдруг сказал:
— А п-помнишь, к-как м-мы т-тренировались в лесу Гончжуй? У т-тебя, к-конечно, н-ничего не получалось, т-ты т-такой неуклюжий, Ичи! Н-нас в-видели, т-ты з-знаешь? И люди г-господина к-канцлера р-решили, что я т-твой л-любовник. Но п-потом п-поняли, чт-то ошиблись, и от-тец… — Он усмехнулся. — Т-ты к-как будто н-не знал…
— Что не знал, Йуй? — дрогнувшим голосом уточнила я, потому что он, кажется, собирался замолчать.
Йуй хихикнул, и по его щекам потекли слёзы. Я почувствовала, как в груди дрогнуло, кольнуло сердце.
— Чт-то отца уб-били. И б-братьев т-тоже. А т-ты знаешь, чт-то сд-делали с м-маленькой Т-тянь? — Он вдруг повернулся и схватил меня за ворот, как недавно канцлер. — А п-потом м-меня сд-делали евнухом и отп-правили к т-тебе служить. И т-тогда я п-поклялся, чт-то т-ты т-тоже сдохнешь, Ич-чи. Ешь! — И сунул мне под нос одно из отравленных блюд. Капуста какая-то.
Я смотрела на него и действительно чувствовала сильное желание съесть. Это правда было слишком — чужой мир, чужие порядки, принц-извращенец, в теле которого я оказалась, да к тому же каждый второй мечтает его убить.
А потом я посмотрела в горящие глаза Йуя, вспомнила пленника на перекладине, канцлера с его «будь добр, сдохни». И решила: не-а, мы ещё повоюем.
У меня ничего не было, кроме тела этого задохлика-принца, но чёрт возьми, думала я, вы ещё все попляшете под мою дудку. Не знаю, откуда такие мысли, но я была уверена, что своего добьюсь. Просто железобетонная была уверенность.
— Не могу, Йуй, — тихо сказала я, отодвигая капусту. — Мне ещё канцлеру мстить. За тебя и твою семью. Ты ведь мне поможешь?
Он посмотрел на меня, как на идиота, потом расхохотался.
— Ты рехнулся, Ичи!
— Нет. Он за всё ответит. Правда. Просто помоги мне, я не понимаю…
Он посмотрел на меня как-то странно, со страшной болью, хуже, чем тот пленник. Потом улыбнулся.
И набил полный рот той капусты.
Оцепенев, я смотрела, как он глотает её не жуя, и только когда он повалился на пол, закричала:
— Помогите!
Телохранители выдержали ещё пять минут — как раз столько, чтобы тело Йуя на моих руках перестало биться — и только тогда вбежали.
Мои руки были в крови — она лилась изо рта Йуя, — а служанки смотрели в пол, и телохранители деловито оглядывали комнату. Как будто всё в порядке вещей. Как будто так и надо.
Есть два типа людей — не знаю, откуда я это помню. Есть люди, которые дрожат, как зайцы, попав в беду. Дрожат и попискивают.
А есть те, которые кусают в ответ.