Лепестки на ветру
Шрифт:
"Да нет, перестань же, — приказала она себе. — Все это — только уловка. Не сможешь ты разделить с ним постель без любви, а где чувства, там и душевная боль. Издержки будут невосполнимы. И так он довел тебя до того, что стоит только взглянуть на него, вспоминаешь прикосновение его губ и чувствуешь слабость в коленях».
Сегодня о деле думалось с трудом.
В толпе никак не удавалось отыскать генерала Росси, хотя он, как им сообщили, должен был быть на балу. Мегги уже начала волноваться из-за того, что они пришли зря, и тогда Рейф предложил разделиться: кому-нибудь
Часы пробили полночь, накрыли ужин, приготовили танцевальный зал, а Мегги так и не нашла того, кого искала. Наконец она решила посмотреть его в группе гостей, наблюдавших за представлением восточной танцовщицы.
Женщина плавно изгибалась под аккомпанемент протяжной, тягучей мелодии. Такая музыка была непривычна для европейского слуха. В полумраке комнаты Мегги все же отыскала того, ради кого пришла на этот бал. Они не были представлены друг другу, но как-то его показали ей, и она запомнила этого человека настолько, чтобы сразу узнать.
Мишель Росси был роста небольшого и сложения хрупкого, однако чем-то он напомнил ей полковника Ференбаха. Надо сказать, что эти два человека, преуспевших на поле брани, шли к геройству разными путями. Пруссаку, аристократу по рождению, самой судьбой была уготована карьера военного, тогда как француз пришел в армию добровольцем и своего звания добился трудом. И тем не менее даже невооруженным глазом было видно, что они братья по духу, вояки по призванию.
Так накопил ли в себе Росси столько же ярости, сколько его прусский противник? Из всех трех подозреваемых бонапартист по своим убеждениям больше всего подходил к заговорщикам.
Мегги подошла к Росси и села с ним рядом, невольно задаваясь вопросом, как сможет она заговорить с ним, не будучи представленной. Генерал не отрывал взгляда от исполнительницы танца живота, а Мегги пристально смотрела на генерала.
Она никогда не видела подобных танцев, поскольку те немногие места, где исполнялись такого рода номера, были закрыты для женщин. То, что она увидела, заставило ее заморгать от удивления. Неужели это реально — вращать грудями в противоположных направлениях? Значит, действительно возможно — все происходило на глазах. Производимый эффект усиливался благодаря наряду со спиральным орнаментом. Танцовщица для европейских стандартов была тяжеловата, но тело ее, открытое взгляду, выглядело весьма натренированным.
Мегги, должно быть, даже присвистнула от удивления, потому что мужской голос у нее над ухом заметил:
— Весьма талантливая исполнительница, вы не находите?
Голос принадлежал Росси.
— Действительно, монсеньор, я даже не представляла, что человеческое тело способно вытворять такие вещи.
— Орков нанял ее из чистого любопытства, но он, похоже, не промахнулся. Это искусство достойно самой высокой похвалы.
— Вы называете искусством то, что видят в исполнении танца живота мужчины?
— Должно быть, вначале мужчинам приходят в голову мысли, далекие от искусства, — согласился Росси с улыбкой, — но поверьте мне, побывавшему в Египте и привыкшему к подобным танцам, очень скоро
Мегги припомнила, что первый боевой опыт Росси получил во время египетской кампании Наполеона в 1798 роду, когда он был почти мальчиком. Да, генерал — человек бывалый.
— Полагаю, вы правы, — ответила она. Музыка закончилась, и взмокшая от пота танцовщица, откланявшись, покинула сцену. Зрители тоже разошлись, и Мегги с Росси остались вдвоем.
— Расскажите мне про Египет, — попросила она. Улыбка генерала потеплела.
— Незабываемая страна, где остановилось время. Страна пирамид. В их древность невозможно поверить, даже когда видишь так же ясно, как я вас сейчас. Мы смотрели на соборы, выстроенные пять столетий назад, и на нас веяло холодом веков. Их храмам во много раз больше лет. Вот где настоящая древность…
На мгновение генерал покинул бал, унесенный в прошлое воспоминаниями.
— Бонапарт провел ночь в самой большой из пирамид. На следующее утро, когда его спросили, что он видел, тот ответил, что не станет рассказывать, потому что ему все равно не поверят.
С горечью генерал добавил:
— В истории Египта французская оккупация не больше чем песчинка в пустыне, для французской истории Наполеон тоже может стать чем-то вроде песчинки.
— Пройдет тысяча лет, и для наших потомков ваши слова, возможно, покажутся справедливыми, — сухо заметила Мегги, — но для нас Наполеон был и остается крупнейшей фигурой века.
Росси насторожился, и Мегги почувствовала, что она зашла слишком далеко. Даже учитывая ее желание как можно скорее расположить генерала к себе, наверное, было рискованно высказывать столь явную симпатию его взглядам.
— Вы не француженка, мадам, — холодно заметил он, — и едва ли видите Наполеона в том же свете, в каком мы, французы.
Движимая желанием узнать истоки его убеждений, Мегги решилась спросить:
— Так что же Наполеон для Франции? Я — одна из тех, кому пришлось заплатить немалую цену за его амбиции. Так стоят они того или нет?
Генерал пристально посмотрел Мегги в глаза.
— Вы были правы, назвав его величайшим человеком эпохи. Когда он начинал, быть с ним рядом — это как… как стоять на ветру. Этот человек буквально источал жизненную энергию. В нем было больше силы и больше прозорливости, чем в любом из встреченных мною на жизненном пути умных и сильных людей. Да и сейчас ему не найдется равных.
— Слава Богу, — сказала она, не в силах сдержать горечь.
Подавшись вперед, Росси увлеченно заговорил:
— После революции все страны Европы ополчились на Францию. Моя страна должна была погибнуть, но этого не случилось. Бонапарт вернул нам силу и гордость. Мы были непобедимы.
— Но потом ваш император потерял всю армию. Сотни тысяч солдат, без счета мирных жителей. Слава Франции была растоптана. Однажды он сказал, что миллион жизней для него ничто[15], — возразила Мегги. — Когда Бонапарт вернулся с Эльбы, разве не вы были одним из тех, кто забыл присягу королю и пошел за Наполеоном?