Лермонтов и Москва. Над Москвой великой, златоглавою
Шрифт:
Уваровой посвящено целое стихотворное послание; в этой светской московской красавице поэт находит то, чего не видит во многих других посетительницах маскарада, – душу:
Вы мне однажды говорили, Что не привыкли в свете жить: Не спорю в этом; но не вы ли Себя заставили любить? Все, что привычкою другие Приобретают – вы душой; И что у них слова пустые — То не обман у вас одной!А открывает альбом мадригалов и эпиграмм поэта посвящение красавице, обозначенное лишь тремя инициалами: Н.Ф.И. В следующей главе я приведу специальное и чрезвычайно интересное исследование разгадки этих инициалов, предпринятое известным советским лермонтоведом И.Л. Андрониковым.
Усадьба Вороново. Фото В. Вельской
Под шутливым содержанием мадригала, обращенного к московской красавице Наталье Федоровне Ивановой (1813–1875), скрыто глубокое и искреннее чувство, которое Лермонтов испытал к ней и которое было ею не понято и бездумно отвергнуто, но осталось в целом цикле прекрасных лермонтовских стихотворений. Мадригал написан вскоре после разрыва с ней:
Дай бог, чтоб вечно вы не знали, Что значат сплетни дураков, И чтоб вам не было печали От шпор, мундира и усов; Дай бог, чтоб вас не огорчали Соперниц ложные красы, Чтобы у ног вы увидали Мундир, и шпоры, и усы!И наконец, завершу свой рассказ о лермонтовской «Книге судеб» именем известной поэтессы графини Евдокии Петровны Ростопчиной (1811–1858):
Умеешь ты сердца тревожить, Толпу очей остановить, Улыбкой гордой уничтожить, Улыбкой нежной оживить; Умеешь ты польстить случайно С холодной важностью лица И умника унизить тайно, Взяв пылко сторону глупца! Как в Талисмане стих небрежный, Как над пучиною мятежной Свободный парус челнока, Ты беззаботна и легка. Тебя не понял север хладный; В наш круг ты брошена судьбой, Как божество страны чужой, Как в день печали миг отрадный!«Талисман» – это упомянутое в экспромте Лермонтова одно из стихотворений Евдокии Ростопчиной, которую в свете называли Додо. Подобно другим красавицам из «Книги судеб», она, урожденная Сушкова, вскоре после лермонтовского экспромта вышла замуж в 1833 году. Ее мужем стал граф А.Ф. Ростопчин (1813–1892), сын московского генерал-губернатора Ф.В. Ростопчина, а она, таким образом, сделалась графинею. Помимо московского дома часто посещала подмосковную усадьбу Вороново в Подольском уезде, принадлежавшую Ростопчиным. Была хорошей знакомой А.С. Пушкина, которого впервые увидела 8 апреля 1827 года на пасхальном гулянье «под Новинским» в Москве (позднее ул. Чайковского).
Евдокия Петровна Ростопчина. Художник П.Ф. Соколов
Вместе с мужем графиня Е. Ростопчина осенью 1836 года переехала в Петербург, где часто приглашала на свои обеды к себе в дом Жуковского, Пушкина, Вяземского и других известных литераторов. Юный Лермонтов увлекался Ростопчиной, когда та была еще Сушковой, познакомившись с нею через ее брата С.П. Сушкова, товарища поэта по Московскому благородному пансиону. Екатерина Сушкова, о которой речь пойдет ниже, приходилась графине двоюродной сестрой.
В последний приезд М.Ю. Лермонтова в Петербург он дружески сблизился с Евдокией Ростопчиной. Это произошло в начале 1841 года. К тому моменту Ростопчина была уже известной поэтессой. В своей книге «Воспоминания» она рассказывает, в частности, о прощальном ужине в семье историка Н.М. Карамзина, когда друзья Лермонтова собрались, провожая его на Кавказ. Это было 12 апреля 1841 года. При этом сыну историка Андрею Николаевичу Карамзину (1814–1854) и графине Евдокии Ростопчиной Михаил Юрьевич Лермонтов «…только и говорил об ожидавшей его скорой смерти». Прощаясь, поэт подарил графине альбом, в который своей рукой вписал посвященное ей стихотворение «Я верю: под одной звездою»:
Я верю: под одной звездою Мы с вами были рождены; Мы шли дорогою одною, Нас обманули те же сны. Но что ж! – от цели благородной Оторван бурею страстей, Я позабыл в борьбе бесплодной Преданья юности моей. Предвидя вечную разлуку, Боюсь я сердцу волю дать; Боюсь предательскому звуку Мечту напрасную вверять…Но еще и почти за месяц до прощального ужина графиня знала о печальных предчувствиях поэта. 8 марта 1841 года она посвящает Лермонтову стихотворение «На дорогу!», в котором верит в благополучное его возвращение: «И минет срок его изгнанья, и он вернется невредим…» Когда в скором времени в Петербург придет скорбная весть, Ростопчина вспомнит этот прощальный вечер в своих стихах:
О! живо помню я тот грустный вечер, Когда его мы вместе провожали, Когда ему желали дружно мы Счастливый путь, счастливейший возврат, Как он тогда предчувствием невольным Нас испугал! Как нехотя, как скорбно Прощался он!.. Как верно сердце в нем Недоброе, тоскуя, предвещало!Вскоре после отъезда Лермонтова на Кавказ Ростопчина передала его бабушке Е.А. Арсеньевой только что вышедший сборник своих стихотворений с надписью: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову в знак удивления к его таланту и дружбы искренной к нему самому. Петербург, 20-е апреля 1841». И в письме от 28 июня 1841 года М.Ю. Лермонтов просит бабушку выслать ему эту книгу.
Поселившись в доме Арсеньевых в Петербурге, куда он приехал для поступления в Школу юнкеров, Лермонтов не порывает внутренние связи со своей родиной – Москвой. Настоящим гимном родному городу является «Панорама Москвы», сочинение юнкера Лермонтова в прозе, написанное по заданию преподавателя русского языка и литературы Василия Тимофеевича Плаксина (1795–1869). Соученик поэта Н.Н. Манвелов вспоминал, что, прочитав поэму «Хаджи Абрек» (напечатанную без ведома автора в «Библиотеке для чтения»: 1835. № 8. Август), Плаксин с кафедры приветствовал в Лермонтове «будущего поэта России». Приведу здесь полный текст этого школьного сочинения М.Ю. Лермонтова.
ПАНОРАМА МОСКВЫ
Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве, ибо Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! У нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!.. Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, молитвенный!.. Едва проснется день, как уже со всех ее златоглавых церквей раздается согласный гимн колоколов, подобно чудной, фантастической увертюре Беетговена, в которой густой рев контр-баса, треск литавр, с пением скрыпки и флейты образуют одно великое целое; и мнится, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в один разнообразный, неизмеримый, быстро вертящийся хоровод!..