Лермонтов. Исследования и находки(издание 2013 года)
Шрифт:
Все удивительно в этой громкой поэтической славе. И дерзкий вызов придворной знати. И прозвучавший в этом стихотворении голос общественного протеста — впервые после двенадцатилетнего молчания, воцарившегося в стране после декабрьской катастрофы. И сочетание двух огромных литературных и политических событий — гибели Пушкина и выступления молодого поэта, еще никому не известного, но уже зрелого, которому суждено отныне стать преемником Пушкина в осиротевшей литературе. И самое соседство великих имен в один из самых трагических моментов русской истории. Все это легендарно по историческому значению, по величию подвига, по одновременности совершившегося, что так редко случается в жизни и граничит с высоким искусством. Никто из поэтов не начинал так смело и вдохновенно, как Лермонтов! Ничья слава не бывала еще так внезапна! Вот он сказал слова правды о великом поэте, которого даже лично не знал. И уже обречен. И его ожидает та же судьба и такая же гибель — на поединке. Не много знает наша история таких колоссальных трагедий, вытекающих одна из другой, таких блистательных эстафет, являющих великие силы народа, способного послать одного гения на смену другому!
5
…Из ссылки Лермонтов привез в Петербург эпическую поэму, написанную в духе народных былин: «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». В этой поэме он возвеличил простого русского человека Степана Калашникова, который выходит на бой с царским любимцем и, убив его, не хочет повиниться перед царем. Трудно переоценить смелость этого замысла — воспеть непокорного, независимого человека, не пожелавшего держать ответа перед тираном.
Как возговорил православный царь: «Отвечай мне по правде, по совести. Вольной волею или нехотя Ты убил насмерть мово верного слугу, Мово лучшего бойца Кирибеевича?» «Я скажу тебе, православный царь: Я убил его вольной волею. А за что, про что — не скажу тебе. Скажу только богу единому. Прикажи меня казнить — и на плаху несть Мне головушку повинную…»Царь казнит Калашникова за то, что купец, не прося царской защиты, сам решил свой спор с опричником и не захотел оправдаться. О своей обиде он так и не сказал никому, кроме братьев, и, «постояв за правду до последнего», молча сложил голову на плахе. Но народу известно, что правда на стороне Калашникова, и смелый подвиг его остается жить в песне. Не забыта и безымянная могила его «в чистом поле промеж трех дорог»:
Пройдет стар человек — перекрестится, Пройдет молодец — приосанится, Пройдет девица — пригорюнится, А пройдут гусляры — споют песенку…В этих четырех строках заключен глубокий смысл лермонтовской поэмы: народные певцы под звон гуслей передают из поколения в поколение песню об удалом купце — человеке из народа, который не побоялся царского гнева и, убив царева опричника, смыл с себя позор и бесчестие.
Написанная в год смерти Пушкина, эта поэма невольно должна была наводить читателей на широкие сопоставления судьбы Степана Калашникова с гибелью величайшего русского поэта.
«Песня про царя Ивана Васильевича…» принадлежит к лучшим произведениям русской и мировой поэзии. Лермонтов показал в ней величие русского национального характера и воссоздал дух и стиль народной поэзии, как мог это сделать только подлинно народный поэт.
Лермонтов, можно сказать, был воспитан на песнях народных. В Тарханах и в казачьих станицах на Тереке с детских лет слышал он песни — протяжные и плясовые, колыбельные и хороводные, любовные и величальные, ямщицкие, солдатские, «разбойничьи». Знал исторические песни. Еще подростком, в пансионе, он записал как-то в свою тетрадку: «Если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях». Он так глубоко постиг дух народного творчества, что современные исследователи справедливо сравнивают «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» с творениями народных певцов и сказителей. Недаром Белинский писал потом, что Лермонтов «вошел в царство народности как ее полный властелин, и, проникнувшись ее духом, слившись с нею, он показал только свое родство с нею, а не тождество… показал этим только богатство элементов своей поэзии, кровное родство своего духа с духом народности своего отечества» [1037] .
1037
В. Г. Бeлинский. Полн. собр. соч., т. IV, с. 517.
Только один Пушкин умел создавать творения, столь близкие по духу песням и сказкам народным.
Написана была эта поэма, по словам Лермонтова, в три дня, когда по болезни он не мог выходить из дому. Напечатать ее было много труднее. Это удалось только после заступничества влиятельного в придворных сферах В. А. Жуковского. Но даже при этом цензура не разрешила выставить имени автора: над ним все еще тяготела опала.
Величайшую прозорливость проявил, прочитав поэму, Белинский. «Не знаем имени автора этой песни… — написал он, — но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование» [1038] .
1038
В. Г. Бeлинский. Полн. собр. соч., т. II, с. 411.
Белинский безошибочно угадал гений Лермонтова и с тех пор с восторгом встречал каждое его произведение.
Вскоре после своего возвращения в столицу Лермонтов начал сотрудничать в журнале «Отечественные записки», которые с января 1839 года стали выходить под редакцией Андрея Краевского.
«„Отечественные записки“ теперь единственный журнал на Руси, в котором находит себе место и убежище честное, благородное и — смею думать — умное мнение», — писал Белинский о новом составе сотрудников журнала, талантливых, прогрессивных, молодых литераторах того времени [1039] . К участию в журнале Краевский привлек Лермонтова, Герцена, Огарева, Кольцова, Владимира Одоевского, Ивана Панаева. Но, конечно, более всего определяло «честное, благородное и умное» направление журнала участие в нем самого Белинского. Краевский уговорил его переехать из Москвы в Петербург и принять на себя ведение критического отдела.
1039
Там же, т. XII, с. 108.
Начиная с первого номера обновленных «Отечественных записок» и до самой смерти Лермонтов печатался только в этом журнале. Причиною тому были, конечно, не одни приятельские отношения его с Краевским, а и то, что он сочувствовал направлению журнала, главой которого был Белинский, и поддерживал это направление, воспитывавшее читателей в духе освободительных идей.
Знаменитый художественный и музыкальный критик Владимир Стасов, обучавшийся в ту пору в Училище правоведения, вспоминал потом о впечатлении, какое производили на них, подростков, статьи Белинского и стихотворения Лермонтова.
«Почти в каждой новой книжке „Отечественных записок“, — писал Стасов, — появлялось одно или несколько стихотворений Лермонтова, отрывки из „Героя нашего времени“, непременно — одна большая статья Белинского и целый ряд мелких, все его разборы книг. Я помню, с какою жадностью, с какою страстью мы кидались на новую книжку журнала, когда нам ее приносили, еще с мокрыми листами, и подавали обыкновенно в середине дня, после нашего обеда. Тут мы брали книжку чуть не с боя, перекупали один у другого право ее читать раньше всех; потом, все первые дни, у нас только и было разговоров, рассуждений, споров, толков, что о Белинском да о Лермонтове» [1040] .
1040
В. В. Стасов. Избранные сочинения в 3-х томах, т. II. М., 1952, с. 384.
Вскоре после возвращения Лермонтова из ссылки на страницах «Отечественных записок» появилась его «Дума». Уже самое название стихотворения воскрешало в памяти современников исполненную высоких гражданских идей «Думу» Рылеева. Обличительный пафос лермонтовской «Думы» роднил ее с «Гражданином» — одним из самых вдохновенных рылеевских стихотворений. С горечью начинает Лермонтов свою «Думу»:
Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее — иль пусто, иль темно. Меж тем, под бременем познанья и сомненья В бездействии состарится оно. · · · · · · · · · · К добру и злу постыдно равнодушны, В начале поприща мы вянем без борьбы, Перед опасностью позорно малодушны, И перед властию — презренные рабы.