Лешкина любовь
Шрифт:
— Никита Герасимович, снимите свои чеботы у порога, — попросил Серега бетонщика. — А то наследите.
— Чего ты? — переспросил хмурый Кислов, чуть не до самых глаз заросший прихваченной изморозью щетиной.
— Разве ослепли: полы-то чистые!
Тупо глянув на желточно-светлые, в черных щелях, не просохшие еще половицы, пахнущие смолкой хвоей только что распиленного на доски бревна, Кислов махнул безотрадно рукой и молча затопал к своей койке. Достал из тумбочки прокопченную кастрюлю, байку каких-то консервов и
— Поживи с такими в чистоте и уюте! — раздраженно сказал Серега, подкладывая к Женькиному краю колечки «челночков». — А Урюпкина раз за таким «благородным» занятием застал: полотенцем Анисима вытирал свои ботинки.
И тотчас отвлекаясь от мало приятного разговора, спросил, ласково вороша на голове Женьки копну непослушных жестких волос:
— Я уж решил, забыл ты меня. Пять дней не наведывался.
Из-под мохнатых ресниц на Женьку смотрели лучившиеся добротой глаза — сейчас прозрачной синевы.
Степенно ставя на стол эмалированную кружку, Женька объяснил:
— Три денечка в школе с ребятами ишачил. Ну, побелка и покраска там, ремонт парт, дверей и т. д. К слову, наш класс за отличную работу на Доску почета занесли! А два дня сено возил на тележке с вырубки. В июне вместе с дедом Фомой косили для нашей Зойки. Дед каждое лето помогает. Я-то пока… еще учусь. Больше он машет косой.
— Меня что не позвал?
Женька потупился.
— У тебя своей работы под самые завязочки.
Помолчав, снова заговорил, заговорил удушливо-сдавленным голосом:
— А потом… а потом…
И — осекся.
— Ну, а что потом? — Серега выжидающе глянул на Женьку, уронившего на грудь голову.
— У меня лунный камень уворовали. И все другие мои сокровища.
— Какие же у тебя еще были сокровища? — участливо спросил шофер.
— Зажигательное стекло — я его выменял у одного мальчишки на лук со стрелами. И еще три значка. Такие мировецкие значки! Один к двадцатипятилетию окончания Отечественной войны был выпущен. Второй назывался «Суздаль». Есть такой старый город с древними церквями, а третий… третий мне чапаевец подарил. Значок Чапаевской дивизии. Мне за него чего только не сулили ребята, а я — железно…
— Из дома украли?
Женька потряс головой.
— Не… из тайника. В дупле дуба на кладбище. Санька Жадин стащил.
— А почему ты думаешь, что он?
— А мне Хопровы сказали. Он им похвалялся моим лунным камнем.
В комнату ввалился, хлопая, как всегда, дверью, Урюпкин и, как всегда, навеселе.
— Честной компании мой воздушный поцелуй! — хохотнул шофер, размашисто ставя на угол стола бутылку портвейна. — Надеюсь, трезвенники не оскоромятся от вида сей посудины с целительной влагой?
Серега промолчал, а Женька, поперхнувшись, отвернулся.
— Дожил, что называется, до последней пуговицы! — продолжал с горечью в голосе Урюпкин, становясь в свою излюбленную позу:
Тут Урюпкин схватил со стола бутылку и потряс ею над головой.
Во время разглагольствования Урюпкина в комнату боком протиснулся никем не замеченный Анисим. Также боком он прошмыгнул к своей койке, стащил с ног белесые от пыли разношенные сапоги и, сопя тяжело, принялся что-то шарить под кроватью.
— Анисим, они у дверей, твои чувяки, — сказал Серега. — Я полы мыл, ну и… Да, между прочим, когда выдвигал из-под койки твой чемодан, чтобы протереть, он был полуоткрыт. Ты забыл, наверно, запереть его.
— Как полуоткрыт? — поворачиваясь к Сереге бледнеющим лицом, переспросил Анисим. — Я к чемодану со вчерашнего вечера не прикасался. А ключ у меня…
Не договорив, Анисим снова нагнулся и, кряхтя, выволок из-под койки тяжелый чемоданище.
— Замок… сломан замок! — вскричал исступленно парень.
Откинув крышку, он принялся лихорадочно выбрасывать на постель содержимое чемодана: рубашки, носки, шарф, свитер… Когда на койку была брошена последняя тряпка, Анисим плюхнулся на пол, закрывая руками лицо.
— Перед Гамлетом встал неразрешимо трагический вопрос: быть или не быть? — насмешливо воскликнул Урюпкин.
Внезапно Анисим вскочил и кинулся к Урюпкину. Свирепея, он выбил из его руки бутылку и, схватив за ворот спецовки, закричал:
— Бандит! Ворюга! Это ты… ты стащил у меня два отреза. Два отреза на костюм и пальто. Ты, больше некому, расподлая твоя душонка!
Серега бросился разнимать сцепившихся в ярости парней.
На шум прибежал из соседней комнаты здоровенный бородач. Он-то и помог Сереге растащить в разные стороны дерущихся.
Отирая со скулы сгустки крови, обмякший Урюпкин — и куда только делась его всегдашняя спесь? — обиженно всхлипывал:
— Меня по всей стране знают как честного трудягу. Знают от и до. А этот слизняк… Да я… я не позволю! Не позволю чернить мое благородное имя!
Урюпкин попытался было встать с кровати Кислова, куда его повалил бородач из соседней комнаты. Но тот снова толкнул жалкого красавца кулаком в грудь, и он снова опрокинулся на койку.
А Серега все еще держал за полные плечи дрожащего Анисима, упрямо твердившего: