Лесная герцогиня
Шрифт:
Когда мелит взял его за кисть руки и потянул, Леонтий не сразу и понял его намерения. Только округлил от страха глаза, когда увидел в руке Эврара нож. И в следующий миг уже зашелся истошным воплем. Руку обожгло, как огнем, а на месте мизинца зияла кровавая отметина и кровь залила остальные пальцы.
– Чего же ты так орешь, Лео? – с издевательским спокойствием осведомился Эврар. – Сам-то небось, когда пытал других, едва не мурлыкал от удовольствия.
Он резко рванул грека за стягивающие его веревки. Близко глядел в расширившиеся от ужаса глаза. Видел даже бисеринки пота у того на переносице.
– Буду резать тебя медленно. Кусок за куском, пока не расскажешь
Бросил опять на лежанку. Огладил свои усы. Даже усмехнулся, брезгливо, неприятно.
– А если расскажешь – может, и отпущу. Так что думай.
И тогда, плача и заикаясь, Леонтий заговорил. Эврар слушал и мрачнел. Скрывал за невозмутимой неподвижностью гнев и изумление. Да, долгонько же он прозябал в лесу, не знал, что герцога Длинную Шею хватил удар и теперь он – полупарализованная развалина. Но даже в таком состоянии герцог все еще признанный правитель, и для лотарингцев существенно – кого этот человек, столь долго руководивший ими, назначит своим преемником. А вот Гизельберт этого не понял, повел себя с приехавшим к нему отцом непочтительно. И Ренье поклялся, что проклянет его, что не признает своим преемником, а все свои земли, титулы и имения отпишет дочери. Поэтому-то Эмму с дочерью и ищут везде, где только можно. Конечно, принцесса еще дитя, но ежели ее разыщут и обручат с сыном Рикуина Верденского, то граф сможет быть регентом при ней, а у него достаточно сторонников, которые признают его власть. Ренье-то недолго осталось жить, это все понимают. А Рикуин – та кандидатура, что сможет противостоять непопулярному во многих землях Гизельберту.
– Короче, – перебил мелит. – Что собирается сделать принц с сестрой?
Спросил, и сердце заныло от страха за свою любимицу. Но ответ Леонтия успокоил. Гизельберт суеверен, побоится взять на себя такой грех, как убийство сестры. А вот доказать, что она, возможно, и не сестра ему, нужно. И для этого следует опорочить Эмму. Ведь малейшего подозрения для Ренье будет достаточно, чтобы отречься от дочери. И если Эмма окажется распутницей…
– Да она толком и не изменяла Ренье! – вспылил мелит. – Я сам могу поклясться в ее безупречном поведении…
И осекся. Вспомнил, как эта рыжая дура млела от любезностей Гизельберта. И если сын докажет отцу, что был любовником мачехи…
Он почти со злостью подбросил и поймал нож. Но Лео воспринял это как очередную угрозу для продолжения пытки. Забился, закричал:
– Я все скажу! Все!
Тараторил, задыхаясь. Даже его акцент стал сильнее замечен.
– Гизельберт приехал со своими людьми не зря. Все они из хороших семей. И если все присягнут, что имели связь с ней, не важно: было ли это полюбовно или по принуждению, то ее имя будет опорочено, и Ренье поймет, что тогда даже Рикуин Верденский засомневается, будет его дочь благородных кровей или нагулянная рыжей потаскухой невесть от кого. Ведь все они – и Гизельберт, и Матфрид Бивень, и молодой Адам из Мезьера – приехали именно для того, чтобы потом иметь возможность дать над Библией клятву, что имели плотскую связь с Эммой… Ох!..
Он едва не завизжал, когда Эврар рывком поднял его на ноги. Тряхнул.
– Они что, хотят ее… Они все…
Он даже замер. Понял, отчего принц приказал избавиться от него, единственного защитника Птички. И теперь она там одна, с этими исходящими похотью кобелями… А ведь он замечал, как они едва не облизываются, глядя на нее. Приписывал это особой манящей прелести Эммы, что заставляет мужчин вожделеть ее, да и обычной разнузданности приверженцев Гизельберта. Но ведь и подумать не мог, что принц столь не уважает своего отца, что готов… Проклятие! А ведь Гизельберт и впрямь выглядит едва ли не влюбленным. Даже шикал на своих приятелей, когда те выходили за грани приличий при его мачехе.
Эврар был так поражен, что на какой-то миг забыл о Леонтии. Словно бы и не видел его. И грек это отметил, как и то, что от резкого рывка удерживающая запястье веревка ослабла. И когда Эврар отвернулся к огню, стал стараться высвободить руки. Даже о боли в поврежденной кисти словно забыл.
Теперь Меченый стоял к нему спиной, между ним и пылавшим, обложенным булыжниками очагом на небольшом подиуме. И едва Леонтий освободился, что есть сил толкнул воина в спину. Резко, неожиданно. И тут же, схватив один из булыжников очага, занес его для удара.
Если Эврара что-то и спасло, так это сырая одежда, едва успевшая затлеть. А еще не подвела привычная сноровка. Он откатился быстрее, чем грек опустил камень. Но ноги Леонтия по-прежнему были стянуты ремнями, и тот потерял равновесие, почти упал на огонь. И тотчас Эврар навалился сверху, вдавил его лицом в уголья. Леонтий выл и вырывался, но Эврар отпустил его, лишь когда на греке загорелась одежда. Сам отскочил, тряхнув обожженными руками. И тут же ему пришлось увертываться от вскочившего, ничего не видевшего, не соображающего, извивающегося в горящих одеждах Леонтия.
Хижина была невелика, и Эврар кинулся к выходу. Леонтий же кричал не своим голосом, налетал на стены, упал, стал кататься по земле в горящей одежде. Какое-то время Меченый наблюдал эту жуткую картину в проем двери. У него не было ни малейшего желания спасать грека, да это уже бы и не помогло. Он увидел, как вспыхнули шкуры на лежанке, как огонь стал лизать бревна стен. Хижину окончательно заволокло дымом. И сквозь этот дым звучал отчаянный, безумный крик Леонтия.
Эврара передернуло. Он отвернулся и пошел отвязывать заволновавшуюся, испуганно бьющую копытом лошадь грека. Когда он отъезжал, Леонтий еще выл, но хижина горела все сильнее, и вскоре треск воспламенившихся резных строений заглушил последний стон оставшегося внутри. Но Эврар уже не думал о страшной кончине Леонтия. Размышлял о том, что в сыром лесу пламя не сможет распространиться, что опять от Леонтия ему достался неплохой конь, что вряд ли в глуши пожар привлечет чье-либо внимание. А главное, думал о Герлок и Эмме, прикидывал в уме, что может предпринять, чтобы спасти их от Гизельберта.
Глава 10
Когда настали сумерки, Эмма стала взволнованно поглядывать на лес, ожидая Эврара. И ругала себя за это. Какое ей дело до Меченого, когда он смел так вести себя с ней? И тем не менее тревога не покидала. Он ушел искать своего ястреба, но она помнила, что это было только предлогом – он ушел, чтобы не видеть ее, не замечать, как ее тянет к сыну Ренье. Ибо Эврар был и оставался прежде всего человеком герцога, и ему было нестерпимо видеть, как жена его господина и принц готовы предать Длинную Шею, готовы преступить последний рубеж.
Но почему бы ей не изменить Ренье? Почему она должна хранить верность забывшему ее супругу? Ведь Гизельберт привлекателен, мил, ласков, он обещал ей вернуть то, чем обделил ее Ренье. А главное, он был ей ровней, она не ощущала, что роняет свое достоинство, отвечая на его внимание. Сегодня в лесу она поняла это. Сильное и уверенное прикосновение Гизельберта покорило ее. И она даже ощутила разочарование, когда он отпустил ее, разжав объятия.
– Нет, не здесь, – прошептал он. И она согласно кивнула.