Лесная герцогиня
Шрифт:
– Тебе было хорошо со мной?
Он как-то странно поглядел на нее через плечо. Теперь, когда прошел порыв страсти, он видел все иначе. Он даже стал все воспринимать по-другому. Но невольное волнение в ее глазах словно задело что-то в его душе, и он опять ощутил предательскую нежность. Проклятье, он не может быть слабым. Он всегда должен помнить, что привело его к ней. И Гизельберт засмеялся сухим, нервным смехом.
– Эмма, ты любишь меня?
Она чуть нахмурилась, и ее медлительность рассердила его.
– Ты любишь меня?
– Не знаю, мой принц.
Она заставила себя улыбнуться, но теперь он был серьезен.
– Тогда могла бы ты сделать для меня кое-что?
Кое-что? Что же он еще от нее хочет? Она пожала плечами, все так же улыбаясь и не сводя с него глаз.
Гизельберт встал и стал торопливо одеваться. Она смотрела на него с легким удивлением.
– Ты уже уходишь? Разве не останешься со мной?
Он как раз надевал через голову тунику. На миг замер. Потом резко натянул ее. Еще взлохмаченный, улыбающийся, глядел на нее.
– А ты бы хотела, чтобы я остался?
– Да. О да. Иди ко мне.
Но он проигнорировал ее протянутые руки. Резко встал. Вышел.
Она все еще ничего не понимала, когда услышала, что он возвращается. Но не один. Она торопливо набросила на себя одеяло.
Зачем он привел их сюда? Всех. Они глядели на нее так, что она испугалась.
– Гизельберт?
Он, улыбаясь, сел на край ложа.
– Ты прекрасная возлюбленная, рыжая Эмма. Но эти люди – мои ближайшие подданные, и у нас принято делиться всем. Даже женщинами. Поэтому я попрошу тебя оказать те же милости, что ты оказывала мне, и этим людям.
Эмме показалось, что она сходит с ума. Глядела на них, еще не в силах поверить, что это не страшный сон. Перевела взгляд на принца.
– Гизельберт?
И замерла, увидев жгучую печаль в его потемневших глазах. Почти боль.
– Я обещал им тебя, Эмма. И не могу нарушить слова.
Она пыталась вздохнуть, но дыхание давалось словно с трудом. А потом появилось ощущение, будто что-то треснуло в груди. Она поняла… поняла, что опять попала в ловушку. Тяжело подняв веки, взглянула на Гизельберта. И он едва не пошатнулся от безграничного презрения в этом взгляде. Но заставил себя сдержаться, продолжая глядеть на нее с решительным спокойствием господина. Пока не сдавило грудь, и он отвернулся.
Его люди стояли рядом. Их глаза горели, слышалось тяжелое дыхание. Аббат Дрого первый шагнул вперед, навалился коленом на кровать так, что она скрипнула.
– Какой ягненочек! – И тут же отшатнулся. – Чертово семя! Да у нее нож!
Это был нож Гизельберта, с его пояса, которым он не успел опоясаться. Но держала его Эмма так, что сразу было видно: она не побоится пустить его в ход. Глаза ее сузились, ноздри трепетали. Забившись в изголовье кровати и даже не обращая внимания на свою наготу, она заслонилась ножом и, едва Гизельберт попытался схватить ее, резко взмахнула, резанув принца по запястью.
– Проклятая сука! – выругался он, слизывая кровь.
Она глядела на них с затравленной решимостью.
– Вас семеро, но, клянусь небом, вам трудно будет справиться со мной, и я буду отбиваться, пока смогу, буду кричать, пока не всполошу всю округу. И смею заверить – здесь найдутся люди, которые придут мне на помощь.
Они переглянулись. Могло быть и так, как она говорит. Но могло быть и иначе. Однако стоило ли рисковать?
– Отдай нож, Эмма, – спокойно произнес Гизельберт, и в его голосе прозвучали властные нотки его отца. Но кровь все еще сочилась из пореза на его руке, и он не решился повторить попытку. Он взглянул в прищуренные глаза Гильдуэна, на красовавшуюся рубцом физиономию Матфрида, на напряженные лица близнецов. Конечно, им не составит труда разоружить ее, даже попытаться зажать ей рот. Но эта дикая кошка будет сопротивляться, вырываться и кричать, пока и в самом деле не всполошит всю округу.
И внезапно Гизельберт даже ощутил гордость, что она, которая недавно так покорно и с охотой отдавалась ему, готова до последнего обороняться от его людей. И, глядя на своих людей, пожимал плечами. Но они не хотели, особенно теперь, когда видели ее обнаженной столь близко, уступить. Он видел по выражению их лиц, по жадному и упрямому блеску в глазах. Они не уйдут. А значит, эта история может выйти за рамки их плана. Ведь он совсем не желал, чтобы местные дикари восстали против них. И тогда он решился.
Быстро вышел, а когда вернулся, на руках у него была сонная, еще ничего не понимающая Герлок. Видел, как на лице Эммы появилась безумная паника.
– Зачем вам упираться, мадам? Зачем этому ребенку видеть то, что не предназначено для детских глаз? Однако, клянусь богом и ангелами, я не стану причинять девочке вред, если вы станете… м-м… полюбезней с моими друзьями.
Нож выпал из ее ослабевших пальцев. И она молитвенно сложила руки.
– Герлок… Во имя всего святого… Унесите ее.
Он согласно кивнул. Отнес хнычущего ребенка, передал на руки взволнованной, сонно таращившейся Мумме.
– Что происходит? – приподнялся на своем ложе Вазо.
В другой раз Гизельберт едва бы удостоил его ответом. Но теперь даже заставил себя улыбнуться.
– Все в порядке, старик. Мы обговорили с госпожой наш путь. Думаю, и девочку возьмем с собой.
Управляющий, словно ничего не понимая, смотрел на него. Гизельберт держался с равнодушным спокойствием, взял со стола чашу с кислым молоком, пригубил. Но каждый глоток давался с трудом. Потрепав по ушам одну из собак и беспечно насвистывая, он вернулся в башню.
Первым у нее был нетерпеливый аббат Дрого. Она лежала под ним спокойная и безучастная. Но едва Гизельберт вошел, как она повернула лицо, и он встретился с ее полным ненависти взглядом. Гизельберт невольно передернул плечами, попытался улыбнуться, но улыбка вышла похожей на гримасу. И он поспешил отвернуться. Отошел к слабо рдеющему камину, но сил подбросить поленьев не было. Осел в кресло, сгорбившись, как старик. Больше не оглядывался. Слышал довольное хрюканье аббата. Взбираясь на Эмму, тот подзадоривал себя непристойными, грубыми словами.